Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

ее взгляд, время на веревке не появлялось ни одной детской вещицы, делался вывод: «Этой миссис Рен осталось ходить всего месяц, а она еще ни единого стежочка не сделала». Если миссис Эндрюс видела хорошо одетого незнакомца, заходящего в один из коттеджей, она уже «наверняка знала», что это судебный пристав, принесший повестку из суда графства, или посланец, явившийся сообщить родителям, что «их Джим», работавший в дальних краях, влип в неприятности и привлек к себе внимание полиции из-за каких-то денег. Она оценивала фигуру каждой девушки, приехавшей домой погостить на праздники, и большинство из них казались ей беременными. В этих случаях сплетница из осторожности прибавляла «как будто» и «похоже», поскольку понимала, что в девяноста девяти случаях из ста время докажет беспочвенность ее подозрений.

Иногда миссис Эндрюс расширяла свои горизонты и рассказывала о том, что творится в высшем обществе. Она «наверняка знала», что тогдашний принц Уэльский подарил одной из своих дам ожерелье из жемчуга размером с голубиное яйцо, а бедная старая королева с короной на голове, обливаясь слезами, упала на колени и умоляла его выгнать всю эту свору нахальных потаскух из Виндзорского замка. В Ларк-Райзе утверждали, что, когда миссис Эндрюс треплет языком, можно воочию видеть, как из ее рта, точно пар, вырывается ложь, и никто не верил ни единому ее слову, даже если изредка она говорила правду. И все же большинству женщин нравилось с ней болтать: «хоть какое-то разнообразие». Лорина мать была слишком строга к миссис Эндрюс, когда называла ее «вредной бабой» или в решающий момент перебивала ее, чтобы спросить: «Вы уверены, что все так и было, миссис Эндрюс?» Для общества, у которого не имелось ни кино, ни радио и было очень мало книг, эта женщина оказывалась весьма полезной.

Не меньше сплетниц и болтуний досаждали те, кто брал взаймы. В тот или иной момент в долг просила почти каждая женщина, а некоторые семьи жили исключительно за счет заимствований «до получки». Сначала раздавался робкий негромкий стук в дверь, и когда она открывалась, детский голосок произносил:

– Ой, простите, миссис Такая-то, не могли бы вы одолжить маме пригоршню чая (чашку сахара, половину буханки и т. п.), пока папа не получит деньги?

Если в первом доме необходимой вещью разжиться не удавалось, девочка перемещалась от двери к двери, повторяя свою просьбу, пока не получала искомое, ибо так ей было велено.

Взятое взаймы обычно возвращали, иначе вскоре одалживать стало бы уже негде; но зачастую возвращали в меньшем количестве или более низкого качества, и в результате те, кто привык просить в долг, возбуждали подспудное негодование. Но ни одна открытая жалоба не слетала с уст заимодавца. Иначе просительница могла обидеться, женщины же ценили хорошие отношения с соседками превыше всего.

Мать Лоры терпеть не могла обычай брать и давать взаймы. Она рассказывала, что, когда только начинала вести хозяйство, взяла за правило говорить детям, пришедшим просить в долг:

– Скажи маме, что я никогда не занимаю сама и не даю взаймы. Но чай возьми. Я не хочу, чтобы его потом отдавали. Передай маме, что это подарок.

Но план не сработал. Та же девочка приходила вновь и вновь, пока однажды не пришлось твердо заявить ей:

– Скажи маме, что на сей раз она должна вернуть долг.

И план опять не сработал. Однажды Лора услышала, как мама сказала Куини:

– Вот полбуханки, Куини, если она вам нужна. Однако не буду вас обманывать; это та самая, которой вернула мне долг миссис Ноулз, она мне в горло не полезет. Если и вы не возьмете этот хлеб, придется отправить его в свинарник.

– Все в порядке, дорогая, – с улыбкой ответила Куини. – Я подам его к чаю моему Тому. Он не узнает, откуда хлеб, а если бы и узнал, ему все равно. Было бы чем брюхо набить.

Однако были и другие друзья и соседи, которым охотно давали взаймы или совсем без отдачи, в тех редких случаях, когда имелась такая возможность. Они нечасто просили в долг напрямую, обычно говорили: «Моя бедная старая чайница совсем опустела», или: «Пока не придет пекарь, у меня не будет ни крошки хлеба». Это называлось «говорить обиняками», что было намного удобнее: если человек расположен дать взаймы, он это сделает; если нет – ничего страшного, ведь в этом случае не унизишь себя просьбой.

Помимо уже упомянутых сплетниц, в Ларк-Райзе, как и везде, были женщины, которые с помощью намека или тонкого внушения умели отравить душу, были и другие, зла никому не желавшие, но обожавшие обсуждать соседские дела и выбалтывать секреты. Но, хотя многие женщины временами были не прочь позлословить, большинству из них в определенный момент становилось не по себе. «Довольно об этом», – говорили они, или: «Пожалуй, мы уже все косточки ей перемыли, на сегодня хватит» – и меняли тему, заговаривая о детях, растущих ценах или проблеме прислуги – разумеется, с точки зрения горничных.

Женщины помоложе, про которых говорили, что они «товарки», то есть приятельницы, днем иногда собирались у кого-нибудь дома, чтобы выпить крепкого, сладкого чая без молока и вволю наболтаться. Эти чаепития никогда не устраивались заранее. Заглядывала одна соседка, потом другая, а третью зазывали с порога или приглашали для разрешения какого-либо спорного вопроса. Потом кто-нибудь спрашивал: «Как насчет чашки чая?», и все бежали домой за чаем.

На такие посиделки собирались женщины до сорока лет. Пожилые не любили ни неожиданных чаепитий, ни легкой, приятной болтовни; в их беседах было больше основательности, они тяготели к выражениям, которые другие женщины, побывавшие в услужении в приличном доме, считали вульгарными и деревенскими.

Когда приятельницы рассаживались в комнате, чтобы выпить чашечку чая, некоторые держали у груди младенцев или приводили малышей, игриво прятавшихся за материным фартуком, другие приносили шитье или вязанье. Было приятно посмотреть на этих женщин, с их большими, чистыми белыми фартуками и гладкими, на прямой пробор прическами. Нарядное платье с воскресенья до воскресенья хранилось в сложенном виде в коробке, а в будние дни на выход надевали чистый фартук.

Женщины этой местности не славились своей красотой, среди них было много большеротых, широкоскулых и курносых; но почти у всех был ясный взгляд, крепкие белые зубы и свежий цвет лица, присущие уроженкам деревни. Средний рост их был выше, чем у горожанок из рабочего класса, фигуры, когда их не скрывала беременность, статные и гибкие, хотя и склонные к полноте.

Эти чаепития были временем женщин. Скоро прибегут из школы дети; затем вернутся мужья с их громкими