Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

и оранжевых оттенков, что стояло в парадной спальне первого этажа, а простая белая кровать в маленькой беленой комнатушке с наклонным потолком. Он ночевал там много лет, уступив нижнюю спальню жене, чтобы ее не беспокоили его лихорадочные метания во время ревматических приступов, а также его ранние вставания, ибо, как многие старики, он просыпался спозаранок и любил встать, разжечь огонь и читать Библию до тех пор, пока не проснется жена, чтобы отнести ей чашку чая.

Постепенно недуг так сковал его руки и ноги, что без посторонней помощи дедушка не мог даже перевернуться в постели. Настала пора оказывать помощь ему самому. Старик мог часами лежать на спине, устремив взгляд усталых голубых глаз на картинку, висевшую на стене в изножье его кровати. Это была единственная цветная вещь в пустой белой комнате. На картине было изображено Распятие, а над терновым венцом напечатаны слова: «Я сделал это ради тебя». А под пронзенными кровоточащими ступнями: «А что ты сделал ради Меня?»

Ответом на этот вопрос были безропотно переносимые двухлетние муки.

Бабушка Лоры, когда муж ее спал или, умытый и ухоженный, лежал наверху, уставившись на свою картинку, сидела внизу среди пуховых подушек с журналом «Боу беллз», «Принсесс новелеттс» или «Фэмили хералд». За исключением тех часов, когда она занималась домашними делами, ее никогда не видели без книги в руке. Бабушка читала только любовные романы, их у нее имелось большое множество, она хранила их в плоских свертках, всегда готовая обменяться с другими любительницами подобной литературы.

В молодости бабушка была очень хорошенькой. В родной деревне ее прозвали «хорнтонской красавицей», и она часто рассказывала Лоре о той поре, когда у нее были волосы до колен, в которые она, по ее словам, могла завернуться, точно в большой желтый плащ. Была еще одна любимая история, про тот день, когда она танцевала с настоящим лордом. По случаю его совершеннолетия устроили празднество, и юноша оказал ей большую честь, оставив без внимания своих приятельниц и дочерей своих арендаторов в пользу той, которая была всего лишь дочерью лесничего. Перед окончанием вечера он шепнул ей на ухо, что она самая красивая девушка в округе, и бабушка всю жизнь с нежностью вспоминала этот комплимент. Однако развития событий не последовало. Лорд – это лорд, а Ханна Поллард – это Ханна Поллард, бедная девушка, пусть и дочь достопочтенных родителей. В реальной жизни между ними ничего и быть не могло, хотя в бабушкиных романах подобные отношения заканчивались по-другому. Возможно, именно поэтому они ей и нравились.

Длинные светлые волосы и белое платье с голубыми лентами, которое Ханна Поллард надевала на день рождения лорда, не вязались у Лоры с обликом бабушки, сухопарой хрупкой старушки с седыми прядками, разделенными, точно занавески, на прямой пробор, прикрывавшими уши и закрепленными маленькими гребнями. И все же она обращала на себя внимание. Это потому, что, по словам Лориной матери, у бабушки были правильные черты лица.

– Мама, – говорила она, – и в гробу будет красива. Цвет тускнеет, волосы седеют, но основа остается.

Лорина мать была весьма разочарована внешностью своей маленькой дочери. Ее собственная мама была признанной красавицей, сама она тоже была чарующе хороша и, естественно, ожидала, что ее дети продолжат традицию. Но Лора была невзрачным худым ребенком («Тощая, как цапля, ножки-ручки будто палочки», – говорили про нее Эмме в Ларк-Райзе), а темные глаза и широкий рот казались слишком велики для маленького личика. Единственный комплимент, полученный девочкой в детстве, сделал викарий, сказав, что у нее «умный вид». Однако ее близкие предпочли бы уму вьющиеся волосы и алый, как розовый бутон, ротик.

Бабушка Лоры ни разу не прошла пешком десять миль, чтобы воскресным вечером послушать проповедь мужа в деревенской часовне. Она ходила в церковь раз в неделю, в воскресенье, если только не было дождя или зноя, она не была простужена и какая-нибудь часть ее наряда не оказывалась чересчур поношенной. Ханна придирчиво относилась к своей одежде и любила, чтобы на ней были исключительно красивые вещи. Ее спальню украшали картины и безделушки, а также пуховые подушки и шелковое лоскутное одеяло.

Когда она приходила в «крайний дом», для нее к камину ставили лучшее кресло, а на стол лучший чай, и Эмма не поверяла ей свои несчастья, как отцу. Если какая-нибудь мелочь и выплывала наружу, бабушка лишь замечала:

– Всем мужчинам нужно немного потакать.

«И некоторым женщинам тоже», – думала Лора, потому что видела, что ее бабушка из тех, кому всегда нужно потакать и избавлять от всех невзгод и неприятностей. Если бы та скрипка принадлежала ей, ее бы никогда не продали; напротив, вся семья сбросилась бы, чтобы купить для нее красивый новый футляр.

После смерти мужа бабушка переехала к своему старшему сыну, и круглый дом разделил судьбу дома Салли. Там, где он стоял, теперь пашня. И жертвенность мужа, и романтичность жены «в воздухе растаяли, как пар»[12], будто их никогда и не было.

То были немногие старики, которых священник называл «нашими старожилами», а приезжих горожан – «кучкой старых мужланов».

В деревне было еще несколько домов, где обитали старики; например, дом мастера Эшли, который, как и Салли, происходил от одного из первых скваттеров и до сих пор владел наследственным коттеджем и полоской земли. Должно быть, он был одним из последних крестьян, применявших ручной плуг – примитивное орудие, представлявшее собой лемех, соединенный толстой палкой с фигурной перекладиной, на которую пахарь наваливался грудью, чтобы вогнать лемех в почву. На его земле стоял единственный уцелевший образчик старинной мазанки, каких в округе некогда было много. Стены ее были сделаны из плотно пригнанных друг к другу прутьев утесника, обмазанных смесью глины и известки. Говорили, что первые переселенцы сами сооружали себе коттеджи из этих материалов.

Были в деревне одна-две еще более бедные супружеские пары, которые как-то сводили концы с концами, но пребывали в ежедневном страхе перед работным домом. По Закону о бедных власти выдавали ушедшим на покой старикам небольшое еженедельное пособие; но на жизнь его не хватало, и если у них не было детей, обладавших достатком выше среднего и имевших возможность им помогать, наступала пора, когда они были вынуждены покинуть свое жилище.

Когда двадцать лет спустя появились пенсии по старости, участь престарелых обитателей коттеджей изменилась. Они избавились от беспокойства. Они внезапно разбогатели. И до конца жизни обрели независимость! В первое время, приходя на почту за пенсией, некоторые из них заливались слезами благодарности.

– Да благословит Господь