Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

– Я всегда выйду сухой из воды, – утверждала Кэролайн. – Раньше выкручивалась и потом выкручусь, что толку беспокоиться.

И ей действительно удавалось выкручиваться, а в кармане у нее всегда позвякивало несколько медяков, хотя и было известно, что она по уши в долгах. Когда миссис Арлесс получала от одной из дочерей почтовый перевод, то, вскрывая письмо, говорила тому, кто случайно оказывался рядом:

– И не подумаю пускать эти деньги на уплату долгов.

Разумное расходование средств, в ее представлении, заключалась в том, чтобы позвать нескольких соседок-единомышленниц, усадить их перед пылающим камином и послать одного из своих малышей в трактир с пивным бидоном. Никто из ее гостий не напивался и даже не бывал навеселе, потому что каждой доставалось не так уж много, даже когда бидон отправляли в трактир во второй или третий раз. Но этого пива было достаточно, чтобы взбодрить женщин и заставить забыть про свои заботы; хотя болтовня, хохот и обрывки песен, доносившиеся из «дома этой миссис Арлесс», шокировали степенных матрон. На сборищах у миссис Арлесс никто не отставлял пальчик, беря чайную чашку, и не «любезничал», а меньше всего сама хозяйка. Она была наполнена сексуальной энергией, так что все разговоры у нее сводились к сексу – не как к непристойному или зазорному явлению, а как к великой и основной данности бытия.

И все же миссис Арлесс нельзя было не любить, как бы сильно она ни оскорбляла чей-то вкус и представления о приличиях. В ней было столько жизни и задора, столько истинного дружелюбия, что эта женщина могла навязать все, что у нее было, любому, кто, по ее мнению, в этом нуждался, независимо от того факта, что она никогда ничего не получит взамен. Кэролайн нередко наведывалась в суд графства и не скрывала своего с ним знакомства, поскольку судебная повестка являлась для нее лишь поводом для однодневного выхода в свет, после которой миссис Арлесс возвращалась победительницей, убедив судью, что она примерная жена и мать, которая влезла в долги только потому, что у нее очень большая семья и щедрое сердце. В смущении удалялась вовсе не она, а ее кредитор.

Еще одной обитательницей Ларк-Райза, не принимавшей, однако, активного участия в повседневной жизни деревни, была Ханна Эшли. Невестка того старого методиста, который пахал ручным плугом, она, как и ее муж, также принадлежала к методистской церкви. Эта маленькая «серая мышка» никогда не вносила своей лепты в деревенские пересуды и дрязги. По будням миссис Эшли вообще видели редко, поскольку ее коттедж стоял чуть в стороне и располагал собственным колодцем в саду. Но воскресными вечерами ее дом использовали как место собраний методистов; тогда всю ее будничную сдержанность как рукой снимало, и всем, кто заглядывал на огонек, оказывался радушный прием. Слушая проповедника или присоединяясь к гимнам и молитвам, она разглядывала малочисленную паству, и люди, встречавшиеся взглядом с миссис Эшли и видевшие, какой любовью светились ее глаза, никогда больше не смели думать и тем более говорить о ней плохо, разве что роняли: «Ну, она же методистка», как будто это объясняло и оправдывало ее странности.

У Ханны и ее мужа был один ребенок, сын, примерно того же возраста, что и Эдмунд, и дети из «крайнего дома» иногда играли с ним. Когда однажды субботним утром Лора зашла к Фредди домой, она увидела картину, запечатлевшуюся в ее памяти на всю жизнь. Был час субботней уборки, когда все остальные коттеджи в деревне были перевернуты вверх дном. Дети постарше, вернувшись из школы, носились взад-вперед по комнатам или ссорились друг с другом на улице. Матери бранились, младенцы, которых закутывали в шали, чтобы отправить на прогулку на руках у старшей сестры, верещали. Лора терпеть не могла такие дни, ведь дома не оставалось уголка, в котором она могла бы притулиться с книжкой в руках, а на улице ей грозила опасность быть втянутой в игры, в которых ей либо доставалось, либо они наводили скуку.

В доме Фредди Эшли царили тишина, покой и безупречная чистота. Стены были недавно побелены, доски стола и пола тщательно выскоблены, на прекрасно отполированной решетке мерцали красные огоньки, потому что печь уже растопили, а половина стола накрыта белоснежной скатертью, на которой лежали доска и скалка. Фредди помогал матери готовить печенье, вырезая с помощью маленькой жестяной формочки из раскатанного теста фигурные заготовки. Мать и сын склонили над доской лица, такие простые и в то же время приятные, и их голоса, приглашавшие Лору войти и сесть у камина, после уличного гвалта казались похожими на голоса ангелов.

Девочка лишь мельком заглянула в другой мир, отличный от того, к которому она привыкла, но эта безмятежная, чистая, прекрасная картина навсегда осталась в ее душе. Лора думала, что дом Фредди, должно быть, чем-то походил на дом в Назарете.

Женщины никогда не возделывали огороды и наделы, даже если уже вырастили детей и располагали свободным временем, ибо существовало строгое разделение труда и земледелие считалось «мужской работой».

Викторианские представления тоже до какой-то степени оказали свое влияние: любой труд вне дома считался неженским. Но даже этот суровый кодекс позволял женщине выращивать садовые цветы, поэтому рядом с большинством коттеджей имелась хотя бы узкая полоска цветов вдоль дорожки. Поскольку на семена и рассаду денег не оставалось, приходилось довольствоваться саженцами и черенками, которые давали соседи, а следовательно, разнообразие было невелико; но в Ларк-Райзе сажали все душистые старомодные цветы: весной – обычную и турецкую гвоздику, «девицу в зелени», желтофиоли и незабудки, осенью – мальвы и астры. Еще выращивали кусты лаванды и шиповника, а также полынь, которую иногда называют божьим деревом, но в Ларк-Райзе именовали стариком.

Почти в каждом саду имелся розовый куст, но цветных роз ни у кого не было, только у старой Салли. Остальным приходилось довольствоваться скромной старомодной белой розой с нежно-розовым налетом в сердцевине, известной под названием «девичий румянец». Лора часто задавалась вопросом, кто привез в деревню первый куст, так как было очевидно, что это его черенки передавались из дома в дом.

Помимо цветника, женщины обихаживали уголок с пряными травами, где выращивали тимьян, петрушку и шалфей для готовки, розмарин для сдабривания домашнего лярда, лаванду для ароматизации праздничной одежды, а также мяту, белокудренник, ромашку, пижму, мелиссу и руту для лекарственных снадобий. Тут часто заваривали ромашковый чай, который применяли и от простуды, и для успокоения нервов, и как общеукрепляющее средство. Большой кувшин этого напитка всегда готовили и держали под рукой для оправления после