Штандарт - Лернет-Холения Александр

Второй мост тоже сильно пострадал от пуль: ведь некоторые из наших солдат пытались отвечать Германскому Королевскому полку, несколько понтонов тоже были на грани затопления, и грузовым эшелонам пришлось остановиться. Но мост в целом все же выдерживал натиск реки, и уже прибыли саперы с приказом починить его за вечер и за ночь, чтобы утром по нему снова можно было проехать. Но от первого моста не осталось ничего, кроме крайних понтонов, лежавших на песчано-галечных отмелях у берегов, а еще бревна и доски.

Спасенные раненые были переданы в больницы. Из воды на берег вытащили несколько мертвых тел. Они лежали в ряд с накрытыми лицами. Когда наши люди вернулись, уже стемнело. Солдаты поймали лошадей, разбежавшихся по площади, а спотыкающихся от усталости животных увели сердобольные горожане. На город упало несколько крупных капель, а еще через несколько минут пошел сильный дождь. Солдаты и лошади жались к стенам домов, под крыши, некоторые устроились у дверей на ступенях. Я вытащил древко штандарта из брусчатки и унес под выступающую крышу, где уже собрались остальные офицеры. Все молчали. Лошади, опустив головы, стояли под проливным дождем. В домах зажигались огни. Перед освещенными окнами дождь казался струями сверкающего серебра. Уличные фонари раскачивались на ветру. Мы ждали возвращения вестового, которого Чарбинский послал к коменданту города, чтобы узнать, какие квартиры мы можем занять. Тем временем на улице Короля Милана показался всадник, он скакал в сторону рынка. Заметив нас, он огляделся и приблизился. Это был Багратион.

— Наконец-то! — закричал он, завидев меня. — Наконец-то я тебя нашел!

Он соскочил с коня и подошел к нам.

— Я уже час тебя ищу, — сказал он. — Я поехал в ставку дивизии, но мне сказали, что тебя там больше нет. Я потерял довольно времени, меня уже не должно быть здесь.

— Не должно быть здесь? — спросил я.

— Да.

— Вы куда-то отправляетесь?

— Да.

— Кто именно? Штаб армии?

— Да. Я тоже не должен был сейчас приезжать, но Ланг устроила там такой скандал, что Орбелиани разрешил мне пойти и поискать тебя.

— Ланг устроила скандал?

— Да. Она пришла, плакала и хотела знать, где ты. Мы сказали, что не знаем, но она закричала, что мы должны знать, и была так убедительна, что все разбежались, а Орбелиани сказал, что я должен пойти искать тебя.

— Вот как? — сказал я, потому что не знал, что еще ответить.

Остальные смотрели на меня, наступила тишина, затем Чарбинский спросил:

— Значит, штаб армии уезжает?

— Да, — ответил Багратион.

— Куда?

— В Венгрию.

Офицеры переглянулись. Я отвел Багратиона в сторону.

— Послушай, — сказал я, — передай Резе, что я целую ее руки, но сейчас я не смогу ее увидеть. Я не могу уйти отсюда. У меня штандарт. Хайстер погиб, и штандарт теперь мой. Может быть, завтра я смогу ее увидеть. Мы останемся здесь, в городе. Пожалуйста, скажи ей, что я благодарен ей за то, что она прислала тебя ко мне, и надеюсь увидеть ее завтра.

— Завтра? — переспросил он. — Завтра, возможно, ее здесь уже не будет.

— Почему?

— Эрцгерцогине рекомендуют уехать. Может быть, и весь город будет эвакуирован.

— Город будет эвакуирован?

— Возможно.

— Но у нас есть приказ оставаться!

Багратион пожал плечами.

— А где сейчас фронт? — спросил я.

Он покачал головой.

— Так где? — спросил я.

Он закурил сигарету.

В этот момент на площади появился еще один всадник, он спешился и вручил Чарбинскому бумагу. Чарбинский прочел ее, положил в карман и приказал садиться на коней. Нам было приказано разместиться в кавалерийских казармах на улице Короля Милана. Поскольку солдаты, похоже, не слишком торопились выйти и делали вид, что заняты с походными палатками, Боттенлаубен крикнул:

— Всем выйти и по коням!

Люди послушались.

— В любом случае, — сказал я Багратиону, — умоляю тебя, передай Резе, что если не завтра, то я надеюсь увидеть ее как только смогу. Но сейчас это невозможно. Тем не менее спасибо тебе, что ты пришел, и я так благодарен Резе, что она послала тебя ко мне. Прощай!

С этими словами я пожал ему руку, он перекинул через шею лошади поводья и сел в седло. Затем, поколебавшись мгновение, сказал:

— Она очень тебя любит.

Я промолчал, не глядя на него.

Наконец я все же сказал:

— Я не могу сейчас оставить штандарт.

Он ничего не ответил. Через мгновение я вскочил в седло, подхватил штандарт и устроил его рядом с собой. Багратион еще раз взглянул на меня, потом отдал честь и ускакал. Мы выстроились в два ряда с теми, кто потерял лошадей, и были готовы двинуться в путь. Вскоре мы полностью вымокли. Боттенлаубен, проезжая вдоль нашей небольшой колонны, грозно смотрел в лица солдат. Чуть поодаль от него ехал Чарбинский, его меховой воротник был поднят, он не оглядывался, а дождь капал с кончиков его усов.

Наконец прозвучала команда отправляться. Дождь стучал по нашим шлемам и по одежде стекал в сапоги. Вода с карнизов по сточным трубам устремлялась вниз на тротуар, лилась с промокшего штандарта, полоскавшегося над головой, мне на плечо. Пока мы ехали по улице Короля Милана, я на мгновение подумал, а не повидаться ли мне все-таки с Резой. Но вдруг стало слишком трудно думать о ней, меня охватило странное безразличие. Наверное, я устал, я не спал несколько ночей и не мог сосредоточиться. Перед глазами проносилась какая-то путаница образов, которую я больше не контролировал. В мыслях теснились всадники в облаках пыли, грохот стрельбы, лицо полковника, лица убитых, лица в окнах на рыночной площади, и лишь лица Резы не было.

Оказалось, что нам нужно было проехать всего пару минут, и мы добрались до своих квартир. Но тут нам сразу сказали, что мы не сможем заселиться — комнаты давно заняты ранеными с фронта.

— Но у нас есть приказ расположиться здесь, — сказал Чарбинский.

— Возможно, — ответили ему.

Но внутрь нас не пустили. Там уже лежат раненые, о которых необходимо позаботиться.

Мы опять стояли под проливным дождем. В конце концов нам посоветовали посмотреть помещения в здании школы напротив. Там лишь часть комнат была занята ранеными.

— Но нам нужны конюшни, — сказал Аншютц.

Ему ответили, что свободных конюшен для нас нет, там тоже лежат раненые. Мы направились к школе, большому многоэтажному зданию, и спешились. Еще сидя в седле, я устало воткнул штандарт в землю. Оказавшись на ногах, я вытащил его и, сжав древко в руке, пошел за остальными внутрь школы.

Наши комнаты были заставлены школьными партами из тех помещений, где положили раненых. Мы ставили скамейки друг на друга, чтобы освободить как можно больше места. Солдаты разместились в аудитории для рисования и в двух классах, а офицеры — в нескольких смежных кабинетах и комнатах, в которых слуги уже начали готовить постели из свернутых одеял. Затем мы попытались провести в дом лошадей. Было непросто заставить их подняться по ступенькам на первый этаж и устроить в спортивном зале и в нескольких классах рядом. Выглядело это довольно абсурдно: они пугливо смотрели на гимнастические снаряды и, боясь поскользнуться, искали глазами соломенные подстилки. Некоторые так и не пошли по ступеням, и их пришлось оставить во дворе. Это была совершенно гротескная картина — армия, размещенная в школе. Нам доводилось располагаться в разных местах: в амбарах, на первых этажах усадеб, даже в церквях, но школа с ее натертыми полами, по которым скользили копыта лошадей, была, наверное, самым неподходящим местом.

Когда со штандартом на плече я наконец поднялся по лестнице в наши комнаты, меня захватили воспоминания о давно забытых школьных уроках. Полы блестели мастикой и пахли так же, как тогда, когда я был школьником, и этот запах смешивался с запахом дезинфекторов, которыми обрабатывали туалеты, и с карболкой из комнат с ранеными. Один угол кабинета, ставшего моим пристанищем, до потолка был заставлен партами, в другом углу на полу Антон пытался сделать мне постель из старых накидок для верховой езды, которые сумел найти. Свой багаж и седло я потерял вместе с Мазепой. Толкнув дверь в соседнюю комнату, я увидел, что это кабинет естествознания — с витринами, полными блестящих камней и рыб, с чучелами, между которыми стояли скелеты кошки, куницы, собаки и скелет человека. Я закрыл дверь и открыл следующую. В этой комнате поселился Боттенлаубен, здесь было тепло, на столе стоял обед. Боттенлаубен с обнаженным торсом перевязывал крест на крест рану на спине. Похоже, это была просто ссадина.