Перестройка - Игорь Борисович Гатин

здании. Она ведь москвичка и как-то с сожалением обмолвилась, что никогда не бывала в общаге, а хотела бы. «Как там здорово, наверное! Ты сам себе хозяин, делаешь, что хочешь, и родители не жужжат в ухо постоянно: «Ты сделала уроки, ты сделала уроки?» – как будто мне не двадцать лет и я не студентка четвёртого курса МГУ!» Ну, насчёт Дашки было непонятно, пойдёт – не пойдёт. А вот Анька, что-то ему подсказывало, прибежит – только позови! Он гнал от себя подобные мысли, и они обиженно уходили. Но недалеко!

В последнее время они с Викой всё чаще ссорились. Нет, ничего серьёзного. Каждый раз из-за какой-нибудь мелочи. Но его очень задевало, что в минуты ссоры она поразительно менялась, становясь неуловимо похожей на мать, и, как ему казалось, совсем не любила его в этот момент.

– Почему ты не надел Юльке капюшон сверху?! – Ромка погулял с дочерью, и они только что вернулись, оба румяные и довольные.

– Вик, там тепло. Зато мы все лужи облазили. Она так хохотала! Я топаю, брызги во все стороны, Юлька заливается! Как мало надо человечку для счастья!

– Ты ещё и промочил её всю! Только сопли вылечили!

– Слушай, хватит, не заводись!

– Ага, не заводись! Небось, как заболеет, не ты сидеть будешь! Ботиночки начистишь, и в универ! А я сиди, расхлёбывай! – её голос становился всё более высоким и неприятным, по мере того как она распалялась. Ромка от неожиданной и незаслуженной, по его мнению, обиды мгновенно завёлся. В нём тут же проснулся дворовый пацан, который срезает все углы и идёт к сути кратчайшим путём.

– Заткнись! – в голосе столько ярости и агрессии, что Вика испуганно замолкает.

– Что это значит?! Ты почему позволяешь себе разговаривать с женой в таком тоне?! Она, между прочим, у себя дома! – неизвестно как появившаяся на месте ссоры тёща полна отваги и святой решимости постоять за родную дочь.

Ромку распирает изнутри! Вот она суть – «у себя дома», а он – так, квартирант, которого приютили из жалости и временно! Очень хочется ответить, как принято в таких случаях на улице, но он не может себе этого позволить. А потому, клокоча внутри от злости и обиды, не находит ничего лучше, как молча выскочить за дверь, благо не успел ещё раздеться. Игнорируя лифт, он скатывается вниз по лестнице, вылетает из парадного и стремительно направляется к метро!

«Хоть бы Юльку пожалела, сука!» – та зашлась плачем, когда он выскочил за дверь. Это он про тёщу. Мысли скачут в голове, тёмная энергия пульсирует в висках и требует выхода.

– Ну-ка отвали! – и он отшвыривает с дороги подвыпившего плюгавого мужичонку, который едва устоял на ногах, но не решается что-либо ответить молодому спортивному наглецу, которых в последнее время развелось немало.

В метро Ромка и не думает опускать пятак в прорезь автомата, а, резко выбросив вперёд руки, ловит стальные челюсти на самом выходе из щелей и беспрепятственно минует турникет. Дежурный в стеклянном колпаке ничего не успевает заметить. По эскалатору он спускается бегом, перепрыгивая через две ступеньки, и успевает в закрывающиеся двери вагона. Спешить, собственно, некуда и незачем, но клокочущая энергия по-прежнему требует выхода. И поэтому в вагоне он пристально рассматривает троих короткостриженных юнцов в клетчатых штанах, косящих под люберов, а может, ими и являющихся. Любера – это новая тема среди столичных и околостоличных гопников, стремительно восходящих звезд на небосклоне уличной преступности. Про них рассказывают небылицы, как они массово зависают в подвальных качалках, а потом чувствуют себя в центре столицы как волки в овечьем стаде. «Ну что ж, посмотрим, какие вы волки!» Он с издёвкой смотрит прямо в глаза самому старшему на вид. Тот не выдерживает и отводит взгляд в сторону. «Вот то-то, сынок! Сначала выживи в Сары-Шагане, а потом уж в Москве выделывайся! Это пока не твой город!» – и он с некоторым сожалением переключается на мелькающую темноту тоннеля за окном вагона. Но злость постепенно отпускает его.

А поскольку злость отпускает и возбуждение спадает, на освобождающемся от эмоций месте постепенно просыпается сознание и возникает вопрос, куда и зачем он, собственно, едет. Вопрос этот неприятный, потому что ответ на него не имеет приличествующих обоснований. И, что ещё хуже, тянет за собой новые неприятные вопросы. Если бы Ромка удосужился покопаться поглубже в себе, то вряд ли нашёл бы достаточные основания для подобной реакции на домашние события. Но на эмоциональном уровне ему было даже приятно чувствовать себя в роли несомненной жертвы со стороны вероломной тёщи и подпавшей под её влияние дуры-жены. Приятно, потому что такое положение дел как бы предполагало индульгенцию его дальнейшим действиям. А конечная цель этих действий так или иначе крутилась вокруг выпирающих задниц и сисек. Он старательно избегал анализа причинно-следственной связи между произошедшей ссорой и неотчётливым намерением спустить с кого-нибудь тесные джинсы в качестве справедливой, на его взгляд, мести. А чтобы такая очевидная в первый момент, но начавшая потихоньку колебаться несомненность собственной правоты не осыпалась окончательно по мере приближения к цели, он принялся восстанавливать в памяти произошедшие события, а также все имевшие место в последнее время подобные свары, где его незаслуженно, в этом он был свято уверен, притесняли.

«Он возвращается из университета. Тёща, как обычно, не в настроении и многозначительно смотрит на часы, а потом, поджав губы, демонстративно покидает кухню, мол, сам себя обслужишь – не барин! Довольно того, что я тут с твоей дочерью нянькаюсь да ещё и готовлю на всю ораву, пока некоторые прохлаждаются неизвестно где. «Да-да, неизвестно! Вот я ни разу не удивлюсь, если ты не учился, а пропадал чёрт-те где!» – она не произносит фразу вслух, но подобное настроение витает в воздухе. Он ощущает атмосферу необычайно явственно, тем более что действительно не был в университете, а приторговывал индийскими джинсами на ярмарке в Лужниках. Джинсами его снабжал один индус из общаги МГУ, который привозил их с родины, но сам боялся продавать, поскольку в первый же раз его побили, а товар отняли. Ромка изнервничался, намёрзся и устал, но был очень доволен – за утро заработал двести пятьдесят рублей, полугодовую стипендию. Однако хорошее настроение мгновенно улетучилось, когда он зашёл в ванную помыть руки – гора пелёнок уже к середине дня вываливалась из бака для грязного белья. Он быстро их разобрал и прощупал – половина была абсолютно сухой. Как по заказу, в проёме двери появляется тёщина голова.

– А что ты хочешь, ребёнок потеет. Не хватало