Сквозь свинцовую вьюгу - Николай Пустынцев

В саду пышно разрослись яблони. Колючие низкорослые кусты крыжовника, буйная поросль малины, смородины делают наше убежище еще более скрытым от людских глаз.

Постепенно разгуливается день. Солнечные лучи, проникая сквозь частую сетку листвы, образуют на траве пестрый кружевной узор. На листьях алмазами сверкает роса. Пахнет яблоками, и кажется, что на земле — мир, спокойствие, тишина.

Сад окружен высоким плетнем. Сразу за ним — сельская улица, слева изгородь примыкает к соседнему двору. Временами до нас доносятся чужие голоса. Подползаем вплотную к плетню, неотрывно смотрим сквозь щели. По улице изредка проходят немецкие солдаты. Вид у них неважный: худые, заросли жесткой щетиной.

Ахмет нервничает. Зрачки его сузились, в них заметен жесткий блеск. Слышу его горячий шепот:

— Очередью бы их срезать!..

Не спеша, журавлиным шагом прошел долговязый офицер. Этот выхоленный, надменный: сапоги блестят, китель отутюжен. Видимо, из штабных. Вот бы заарканить такую птицу!

Солнце в зените. Если никто из немцев случайно не забредет в наше убежище, до темноты можем себя считать в безопасности. А ночью при уходе в подразделение наверняка захватим какого-нибудь завалящего гитлеровца.

До темноты! Какая же выдержка нужна разведчику, чтобы целый день просидеть на земле под носом у врага, не имея возможности ни встать, ни пройтись, ни даже кашлянуть, ни захрапеть, если ненароком уснешь! Да, только ночь, темная глухая ночь — подруга и спутница разведчиков.

— Вот что ты хошь делай, — шепчет Лухачев. — Смотрю сейчас на немцев, а у самого поджилки дрожат. Днем... Светло. Страшно! Ночью — другое дело. Хватай его в обхват, запихивай в рот пилотку и волоки волоком.

К часу дня на улице становится пустынно. Наверное, у немцев начался обед.

Выбрав в саду самый глухой уголок, мы тоже принимаемся за трапезу. Лыков вытащил из вещмешка банку консервов, нарезал хлеб.

— По стопке бы еще, — Андрей щурит в улыбке свои васильковые глаза, — совсем бы здорово вышло! А потом бы песню сыграть. Представляю, как бы фашисты переполошились...

Лухачев прыскает и закрывает в страхе рот рукой.

Внезапно со стороны калитки послышался какой-то шорох. Кто это?

Взяв автоматы наизготовку, мы осторожно ползком обогнули кусты и замерли! Немец! Отперев калитку, он идет не торопясь, рассеянно оглядывая на яблонях румяные плоды. Собой высокий, поджарый. На голове офицерская фуражка. До него не более десяти метров. Взглянув друг на друга, без слов решаем, что делать. Захватить в плен офицера для разведчиков весьма соблазнительно. Вместе с Лухачевым подползаем к немцу справа, Зиганшин с Лыковым — слева, Дмитриев — с тыла. Офицер ничего не подозревает и все дальше уходит в глубь сада. Что его потянуло сюда? Видимо, колхозные яблочки. И в тот момент, когда он, подойдя к одной из яблонь, занес было руку, вдруг, как удар бича, раздался возглас:

— Хенде хох!

Немец быстро обернулся и машинально поднял вверх руки. Пятеро вооруженных парней, одетых в зеленые маскхалаты, в упор наставили на него дула автоматов. Лицо офицера покрылось мертвенной бледностью. Серые губы бессвязно шептали:

— Партизанен! Партизанен!

Я быстро вынул у него из кобуры парабеллум, а из внутреннего кармана френча — бумажник с документами.

Занятые офицером, мы не заметили, как в сад вошел еще один фашист. Раздвинув кусты, он испуганно взглянул на нас, на захваченного офицера и затем кинулся бежать. Дмитриев быстро переставил автомат на одиночный патрон и спустил курок. Фашист упал. Теперь нельзя терять ни секунды. Нас могут обнаружить в любой момент. Брючным ремнем связываем пленному руки. У убитого берем документы. Теперь остается главное — уйти незамеченными. Самое страшное — проскочить улицу. В эту минуту она пустынна.

— Дмитриев, вы за направляющего! — приказал я Жоре.

Вытягиваемся цепочкой. Впереди — Дмитриев, за ним Лухачев, Зиганшин, Лыков, пленный немец и я — замыкающим. Немцу трудно: мешают связанные руки. Но я подталкиваю его сзади прикладом автомата, тороплю:

— Шнеллер лауфен, шнеллер лауфен![6]

Забегаем в чей-то двор. Только бы не напороться на вражеских солдат. И вдруг тонко просвистели пули. Нас, видимо, обнаружили. Мы поползли. Стрельба не утихает. Но вот она, спасительная кукуруза! Мы уже не видны немцам. Да и сами фашисты, наверное, напуганы и ошеломлены. Кто, как не партизаны, средь бела дня могли ворваться в село, убить солдата и утащить офицера?

Вскоре мы благополучно прибыли в Артемовку. Снова собираются жители, сурово смотрят на пленного. Одна из женщин, выдвинувшись вперед, указала ему на пепелище:

— Что ты наделал, фашист поганый?

Я просматриваю бумажник пленного. В синем конверте нахожу завернутый в бумагу орден Железного креста и удостоверение на имя офицера-эсесовца.

Потом, после допроса пленного в штабе дивизии, ко мне подошел переводчик Игорь Глаголев.

— А знаете, Николай, как отозвался о вас этот фриц? — сообщил он. — Сказал, что он удивляется смелости и отваге советских разведчиков...

Сегодня бойцы отдыхают. В хате — духота, жарища, мухи. Андрей, растирая кулаком покрасневшие от бессонницы веки, предложил мне:

— А что, если в хозяйском саду, под яблоней? Здорово бы храпанули!

Я согласился. Ребята перенесли туда шинели, плащ-палатки, разостлали их в холодке, под яблоней, разлеглись рядком, и через минуту сад огласился звонкими носовыми свистами, густыми басовыми храпами.

Вот они лежат, разметавшись во сне, мои милые побратимы. Андрей распластался на животе, приложив ухо к земле, словно прислушивается к чему-то; Ахмет с Борисом согнулись калачиком, точь-в-точь как детишки; Жора лежит на спине, раскинув руки.

Спите, друзья мои, спите...

Одно меня беспокоит: как бы не сыграли тотчас подъем. Ох и трудны эти бесконечные переходы для нашего брата солдата!

Я тоже захотел вздремнуть вместе с ребятами. Но едва закрыл глаза, как меня окликнули: вызывал старшина роты. Я направился к каптерке, сердце у меня так и екнуло: наш кок Коля Сергеев уже укладывал в повозку продукты, а ездовой Андрей Векшин запрягал Чубарого. Значит, скоро снимаемся.

Эх, не дадут выспаться ребятам!

Подошел старшина Копотов. Человек он хозяйственный, большой хлопотун и ротное имущество содержит в отличном состоянии. К бойцам относится несколько свысока и всегда обращается лишь официально: «Товарищ боец», «Товарищ красноармеец». Наоборот, сержантов называет только по фамилии и всегда на «ты».

— Ну, вот, Пустынцев, — старшина протянул мне несколько пачек махорки, — получай на всю группу. Экономьте. Это на целую неделю. Через час готовьтесь к переходу. Кстати, как у вас с обувью? Нужно ремонтировать? Завтра на привале просмотри и дырявые отнеси Векшину.