Хальдор из Светлого города - Елена Хаецкая

Кьетви еще раз посмотрел в эти ясные темно-серые глаза, окинул взглядом стройную тоненькую фигурку в потертых штанах и клетчатой рубашке. Мальчик стоял перед ним спокойный, немного хмурый, и глаз не опускал.

– Ребенок бредит, – сказал Верзила лейтенанту. – Но он благочестив и, несомненно, знатного рода. В рапорте писарь пусть запишет, что я забрал его к себе в казарму.

Он взял барона за плечо. Руки у Верзилы отдаленно напоминали сельхозорудия. Грабли, например. Но Каскоголовые об этом не догадывались, потому что увидеть грабли светлогородцы могли только в сельских кварталах, которые были намертво отгорожены от прочих частей города и считались запретной для взоров святыней.

24.

Именно так он и сказал, великий Один: «Иди, братишка». И барон почему-то сразу успокоился и зашагал через поляну к Городу. Перед стеной он замешкался и обернулся. Один стоял, привалившись к сосне и опустив пальцы в густую шерсть на загривке сидяшего рядом волка. Волк фамильярно ухмылялся, распахнув пасть. Один кивнул издалека, и барон, вытянув руки, коснулся стены. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как под его руками камень словно расступается.

Сразу стало темно. В лесу еще светился закат, а в Городе уже была глубокая ночь. Под стеной кто-то спал, время от времени отчаянно всхрапывая. Барон осторожно перешагнул через тело и двинулся к сараю, где и собирался переночевать. Сарай высился мощной, как бастион, темной громадой. Возле него наблюдалось безмолвное движение. Барон затаил дыхание и присмотрелся. Ловкие, торопливые тени шныряли возле открытой двери, что-то вытаскивая и перебрасывая тем, которые были снаружи. Те хватали на лету и с легким топотом исчезали. Вероятно, происходила кража. У барона хватило ума незаметно уйти в темноту. Приближался самый глухой ночной час, когда по миру бродят сновидения и тайные шорохи, и только сон может спасти человека от встречи с ними. Поэтому когда барона арестовали за подозрительные ночные хождения по улицам, он даже обрадовался и к нарам прильнул, преисполненный благодарности. Ему было все равно, где спать. Он пришел сюда за Хальдором, а прочее было неважно.

Неважно было, какими будут ночлег, еда, одежда, не интересовало барона и отношение к нему окружающих. Может быть, поэтому он и сказал долговязому офицеру правду, не потрудившись соврать, что было бы более приемлемо. Единственным, что удивило мальчика, была реакция Верзилы Кьетви: он как будто поверил.

Ни о чем больше не спрашивая, Верзила провел его через ремесленный квартал Четыре Цвета, не снимая тяжелой руки с плеча, словно из опасения, что он убежит, и остановился возле ворот третьей городской стены, за которой начинался военный квартал Шлем Бриона.

Стражники на посту азартно резались в карты. Один из них снял ботинки и сидел на лавке, поджав под себя ноги, второй уселся на ту же лавку верхом. Верзила приоткрыл дверь и втолкнул мальчика в караульное помещение. Споткнувшись о выставленные возле порга ботинки, он вошел. Следом за ним порог переступил и Верзила. Босой стражник в этот момент как раз орал, ругаясь самым мерзким образом, что «молодку надо было объявлять сразу». Кьетви молча посмотрел на багровые от возбужения физиономии стражников своим тяжелым взглядом, и они остановились на полуслове. Тот, что был разут, тихонько положил карты на лавку вверх рубашкой, сполз на пол и, слегка прихрамывая, заковылял к своим ботинкам. Второй, помедлив, встал, держа карты в опущенной руке. Не сказав ни слова, Верзила вышел, крепко держа барона за плечо.

Квартал Шлем Бриона отнюдь не радовал глаз живописностью, и если можно было найти в нем что-нибудь привлекательное, то это была чисто выметенная мостовая. Верзила шагал по булыжникам, задрав голову. Барон с трудом поспевал за ним, и времени на то, чтобы разглядывать дома, у него не оставалось. Впрочем, разнообразием они не отличались, длинные, с узкими фасадами и малым количеством окон. В одном из этих домов размещалась казарма Ордена Каскоголовых.

Кьетви, не замедляя шага, вошел в дверь, расписанную воинскими атрибутами. Трое солдат с грохотом вскочили при виде своего капитана.

Барон оказался в длинной, как кишка, полутемной комнате с голыми стенами, выкрашенными в серовато-зеленоватый цвет. Единственным, что могло усладить взоры обитателей этого помещения, можно было считать стойку с холодным оружием – мечами и пиками, над которой висела оранжевая лента с искусно вытканной надписью: «Исполнительность – душа дисциплины». Где-то в глубине дома глухо звякала жесть: судя по звуку, там скребли ложками по мискам, но запахов еды не доносилось. Пахло недавно высохшей краской и сапогами.

Барон сумрачно посмотрел в обветренное лицо Верзилы. Кьетви снял каску, украшенную символическим зигзагом, означающим, вероятно, молнию, с отвращением положил ее на лавку и провел ладонью по лбу, стирая пот. Его хищный нос шевельнулся, когда он заговорил, обращаясь к солдатам:

– В комнате писаря поставьте для мальчика койку.

– А стол куда, господин капитан? – осмелился один из солдат.

Кьетви, помолчав, ответил голосом, не предвещающим ничего хорошего:

– А стол сюда, возле тахты. Что-нибудь еще?

Все трое уставились в неведомые дали. Кьетви снова взял барона за руку и потащил в глубину дома. Они стремительно прошли по узкому коридору, освещенному чадной масляной лампой, и оказались в закопченной кухне.

Половину кухни занимала плита, сплошь уставленная котелками, кастрюлями и ведрами. Повара на кухне не было. Кьетви толкнул барона к перевернутому ящику, и мальчик неловко плюхнулся на шершавые доски. Осторожно подобрав ноги, он смотрел, подрагивая пушистыми ресницами, как капитан шарит по кастрюлям, зависая то над одной, то над другой емкостью. Сейчас он был похож на стервятника, кружащего над полем боя. Он снял крышку, и барона окутал сладкий запах картошки, тушеной с луком. Он громко глотнул. Ему так и не удалось поесть за все это время. Разнося по камерам то, что лейтенант именовал «завтраком», он держал слово и капусту из ведра не вылавливал.

Верзила прижал крышку к кастрюле, перевернул ее и встряхнул. Барон слегка вытянул шею. Верзила поставил перевернутую крышку, на которой пирамидкой лежали пять лоснящихся картофелин, ему на колени. Барон поднял глаза.

– Жри, – сердито сказал Кьетви. – Фон-барон. – И он плюнул на пол, тут же затерев плевок ногой.

Барон впился в картошку с детской непосредственностью. Верзила, примостившись на соседнем ящике, задумчиво высвистывал патриотическую мелодию. Внезапно он спросил барона:

– Из-за стены пришел, значит?

Барон, не переставая жевать, кивнул.