Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

— Дура, — Вета подтверждает с удовольствием, — но обсуждать твой диагноз бесполезно, поэтому я просто буду уповать на то, что одумаешься ты вовремя, а пока передавай привет своему ненаглядному Леониду Аркадьевичу.

Представить кислую радость Лёни от такого привета получается легко, и я невольно фыркаю.

— Да, у нас с ним офигенные отношения, — Вета, словно читая мои мысли, злорадно ухмыляется и от окна отходит. — И иди к чертовой бабушке, Дарийка, со своей личной жизнью, я хочу узнать о своей.

Последние слова она говорит серьезно и без бравады и веселости, которые были с ней весь вечер. И я невольно оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.

В Веткиных светлых глазах застыла невыносимая боль, и она горько кривится, пытаясь улыбнуться.

— Что? — в ее голосе вызов напополам с отчаяньем. — Мы любим тех, кто нас не любит, и губим тех, кто в нас влюблен.

И, пожалуй, в таком состоянии проще застать меня, чем ее. Ветка — хохочет, даже когда все слишком трудно и очень больно.

Обиды из-за ее слов о Лёни и Лаврове исчезают, и я, оставив купленные роллы нераскрытыми, подхожу и крепко ее обнимаю.

Стоя посреди кухни, мы молча раскачиваемся.

— Говори, — она приказывает, сквозь стиснутые зубы, и приказывает со злостью.

— Ее зовут Алёна, — я говорю, тихо, и ампутировать надо сразу, — они собираются пожениться, и она беременна.

— Поздравляю, — Вета отзывается глухо. — Когда свадьба?

— Они решили тихо расписаться, но с числом еще не определились.

— Не стоит затягивать, — в ее голосе сочится яд, и Квета отстраняется, прячет глаза и, не глядя на меня, включает холодную воду, сует под нее голову. — Живот видно станет, скажут по залету женятся.

Говорить, что по Димычу видно большими буквами, что влюблен, как и по Алёне, я не собираюсь, но Вета понимает сама, ухмыляется и, сползя на пол, обнимает себе за колени.

Молчит она долго.

И заговаривает пустым голосом, когда я уже сама готова заговорить о чем угодно, лишь бы она не молчала:

— А я с Бьёрном рассталась, а он меня даже замуж звал. Я ведь к нему в Норвегию летала, и в аэропорт он меня сегодня провожал. Просил вернуться и обещал ждать. Как думаешь еще ждет?

— Ты ж его не любишь, — я опускаюсь на колени рядом с ней.

— А есть разница? — Вета морщит лоб, и белоснежную идеальную кожу прорезают острые морщинки. — Можно еще за Любаша замуж пойти, родить детей и стать образцовой семьей. Он меня точно любит. Будет счастлив хоть кто-то…

— Не ерунди, — я хмурюсь и смотрю с тревогой.

Выкинуть что-то подобное с Кветы в таком состоянии станется.

— Ты когда улетаешь?

— Завтра, — она поводит плечами, — самолет в десять вечера. Пусть Лёня не переживает, я уеду на такси и тебя тревожить не буду.

Квета поднимается медленно, почти шатаясь и мокрые волосы перебрасывает на одну сторону, передергивает зябко плечами.

— Я в душ, холодно, — и глядя на меня, она тускло улыбается, — не бойся, Рина, я не буду резать вены. Право, я не малолетняя дурочка и портить жизнь своим присутствием ни Бьёрну, ни Любашу не буду. Это так, — Вета машет пальцами в воздухе, — минутная слабость. Достань заварку, я хочу фирменного чая тети Инги с имбирем и все-все новости пока меня не было.

Глава 20

Ничего не предвещало беды.

Чай, кофе, бокал вина и… Ветка хлопает себя по лбу и срывается с места:

— Аквавит, я про него совсем забыла!

Красивая бутылка с янтарным цветом ею гордо водружается на стол, а я проявляю здоровый и пока еще трезвый скепсис:

— Ты уверена, что вода жизни именно так выглядит?

Квитанция уверена, и в том, что попробовать сию воду мы обязаны, она тоже уверенна.

Стопроцентно.

— Конечно. На заметку, врач, им даже алкоголизм лечили.

— Similia similibus curantur[1]? — скепсиса в моем голосе прибавляется, а Вета пихает бутылку и в без того забитый до отказа холодильник.

Охладиться.

— Не умничай, — от меня она отмахивается, — лучше проникнись и позавидуй, что эта бутылка в отличие от тебя экватор два раза пересекла.

— Зачем? — невовремя взятым виноградом, я давлюсь.

— Бьёрн сказал, что так надо, — война с незакрывающимся холодильником заканчивается в Веткину пользу, и она победно приваливается к закрывшейся двери, — показатель качества и гурманства.

— И цены? — я ехидничаю.

И готовлюсь скорее проникнуться какую сумму буду сейчас пить, чем двойным экватором.

— Кажется, — Квета задумчиво морщит нос и скромно поясняет, — Бьёрн из своего погреба меня угощал.

Бутылками.

Тремя.

Однозначно, Бьёрн — мужик щедрый, и мне даже искренне жаль, что с Кветой у них не сложилось. При всей любви к Димычу, он — слепой козел и Ветиной любви не достоин.

— Не достоин, — Вета соглашается охотно и стопку живой воды опрокидывает в себя залпом, — я самая обаятельная и привлекательная, и умная, и красивая, и… черт, Бьёрн не обманул, прошибает с одного стакана… покажи мне её.

От норвежского самогона прошибает не только Квету, и с минуту я пытаюсь сообразить кого «её» надо показать.

— Хотя, нет, стой, — Ветка машет руками, когда я уже нахожу Алёну в инсте, — не надо. Вдруг, если что, скажете еще, что я сглазила.

Она фыркает, но сразу себя обрывает, хмурится.

И ее слова ни мне, ни ей не нравятся. Они застывают в воздухе, повисают между нами, словно, предсказанием.

— K čertu[2]! — Квета с досадой чертыхается и встряхивает головой, — я — дура. To je hloupé[3]!

Я соглашаюсь, но смутная тревога остается невесомой зыбью, которую мы старательно стираем аквавитом, смехом, разговорами и звонком Ника.

Димкин друг звонит Квете и возмущается, что она в городе, а ему даже не сказала и в гости не заглянула.

— Окей, Никки, мы сейчас приедем, — Ветка со смехом выбирается из-за стола, придерживается за него, ибо ее слегка пошатывает, но в коридор движется целеустремленно. — Дарийка, Никки в клубе. Они нас ждут.

— Ты же не хотела Димыча видеть, — я бреду следом за ней в гостиную и привалившись к стене, наблюдаю, как Квета почти на ощупь отыскивает в чемодане блестящий топ, втискивается в белые брюки и пинает стянутые джинсы.

— Димитрия с Алёной там нет, — она пыхтит и ругается, путаясь в футболке, которая отказывается сниматься. — Будущие родители по злачным местам ночью не шатаются.

Няням, наверное, по таким местам ходить тоже не следует, но сопротивляться энтузиазму Квитанции невозможно. И через полчаса, отыскав в гардеробной приличное, по словам Кветы, платье, я уже ныряю следом за ней в такси.

Нас встречают у входа, и, протиснувшись сквозь толпу, я неожиданно оказываюсь нос к носу с Ромычем, который театрально вскрикивает и прижимает руку груди:

— Исчадие ада вновь с нами, мое сердце этого не выдержит!

— Ромочка, оно левее!

— Тебя должны были выпустить послезавтра, — не смутившись и послушно передвину конечность, траурно и заунывно продолжает печалиться мой любимый одногруппник. — В Бедламе что, нехватка мест?

Ромка косится с подозрением и тревогой, посему я бережно хлопаю его плечу и с чуткой улыбкой заверяю:

— Радость моя, для тебя там место всегда есть.

— Точно?

— Клянусь, — я торжественно поднимаю руку, — соседняя палата твоя.

— Мы будем перестукиваться через стеночку! — Рома умиляется.

— Азбукой Морзе, — не выдерживая, прыскает от смеха Мила.

И я ей приветственно киваю, знакомлю с Кветой и узнаю, что Ник, как хозяин клуба, весь в работе, поэтому гулять будем без него. Он присоединится потом, а пока за него Алиса, его невеста.

— Он просил передать, что тебе две штрафные, — с улыбкой объявляет она Квете, пока они приветственно обнимаются. — Ник в обиде и печали.

— Я тоже, Ветка, — встревает Андрей, второй закадычный друг Димыча, и подхватывает Квету под руку. — Приехать и ничего никому не сказать. Мы узнали случайно …

— Андрэ, я на день, — она заливисто смеется и встряхивает копной волос, что завились мелким бесом.