Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Регина Рауэр

Няня на месяц, или я — студентка меда!

Пролог

Декабрь, 27

Ночь, улица, фонарь, аптека…

— Бессмысленный и тусклый свет, Гришаня, — вслух продолжила, отходя от окна, и присела около стола, дабы оказаться лицом к лицу.

Вздохнула и, положив подбородок на кулаки, печально сообщила:

— Это конец, Гришаня. Мы расстаемся. Полтора года, полтора долгих и сложных года. Мы многое пережили за это время с тобой, но обстоятельства складываются так, что расстаться нам все же придется. Мне жаль. Нет-нет, дело не в тебе, ты идеальный мужчина, правда. Ты слушал все мои истерики, мужественно терпел мое нытье, поддерживал меня одним своим взглядом, но…

Но наши пути теперь должны разойтись.

— Ты же сам понимаешь, мы слишком разные. Прости.

Я еще раз вздохнула, а Гришаня…

Гришаня промолчал, глядя на меня одним своим глазом, ибо… сагиттальный[1] распил второго не предусматривает.

— Ты не переживай, я тебя не забуду. Поверь, после всего, что между нами было я никогда не смогу тебя забыть! Тебя, конечный мозг и… эту ночь.

Точнее, если признаваться, то даже не ночь, а спор, следствием которого и стала эта ночь в музее. Наверное, все же не стоило отмечать сданный зачет по биохимии и выход на сессию в клубе, не стоило пить и не стоило вспоминать одно из занятий по анатомии.

— А помните нам Лукич рассказывал, как вечером в музее жутко, — замогильным голосом и с хохотом сказал мой хороший одногруппник Рома.

— Конечно, жутко, прикинь сколько там покойничков в сумме наберется, — согласно хмыкнула Лина. — Еще и внизу как раз трупная.

— Угу, и призраки их по ночам бродят по корпусу, нас ищут за каждый оторванный нерв, — Рома фыркнул.

— И мышцы, ты Изе разгибатель мизинца оторвал тогда.

— Не Изе, а Израилю Петровичу, — Эль погрозил указательным пальцем.

— Да ладно, у семнадцатой он вообще Акинфий был, — Лина от него отмахнулась.

— Да бред это все, в музее не страшно, — допив залпом текилу, в беседу включилась я, — мы сколько раз до девяти сидели. И не фига.

— Ага. Там же вообще уютно и хорошо у нас, да, Дашка?

— Да, Ромка.

— Ты еще скажи, что и ночевать там бы осталась, — ухмыльнулся Ромка.

Да, именно после этой фатальной фразы, опуская подробности, я в общем-то и оказалась на кафедре анатомии, в музее, в одиннадцать вечера.

Нет, на утро Ромочка, протрезвев, настойчиво предлагал от спора отказаться, но… наивный. Да что такое ночь в музее по сравнению с его согласием писать все рефераты за меня, что научными работами студентов именуются, до четвертого курса.

Правильно, пустяки.

Я переночую и спор выиграю.

И угроза дисциплинарного взыскания в случае обнаружения меня не испугает. Мнимые призраки тем более.

Нашли чем пугать, тем более ну разве я одна?! У меня тут замечательная компания, приятные собеседники. И есть уйма времени наконец-то рассмотреть все препараты, выучить их местоположение и что где лучше видно к экзамену, дабы точно знать куда вести препода и на чем показывать.

Пройдясь в который раз по кабинету, я остановилась около любимых и обожаемых нервов, после изучения которых осталась без собственных, и посверлила взглядом левое полушарие головного мозга.

Вот из-за тебя с твоими извилинами и бороздами у меня не три, а два балла по шестибалльной шкале, ибо все борозды на зачете я найти не смогла, а одни названия нашего препода не устроили.

Показывать надо.

И именно на этом препарате, будь он не ладен.

Вот чего он мне соседний не разрешил взять?!

Тут гораздо лучше все видно.

Подхватив рядом стоящую тару, я подошла к окну и свету фонаря и да, вот у нас центральная борозда красненькой ниточкой, а вот gyrus angularis[2] несчастная, кою я найти не могла.

- Уметь показывать надо на любом препарате, Дарья Владимировна, — передразнила менторский тон нашего дотошного и принципиального, — что, в операционной также попросишь другой мозг?!

— Дарья Владимировна, у меня что, настолько писклявый голос? — насмешливо и сверх меры неожиданно раздалось за спиной.

И… от этой внезапности я подпрыгнула, а банка с полушарием выскользнула, полетела медленно-медленно на пол.

Вместе с моим светлым врачебным будущем.

И разбилась, обдавая брызгами формалина, с ним же.

Все, это конец.

Феерично-формалиновый.

Я замерла, глядя на осколки и свои уже пустые руки, и секунда растянулась в вечность, в которую я успела с тоской подумать, что о мелькающей перед глазами жизни нагло врут, лично у меня пронесся неполученный диплом и приказ об отчислении.

И… я все же обернулась с натянутой улыбкой к Великому и Ужасному, что последний семестр у нас анатомию и вел, что икал, надеюсь, все ночи, когда я рисунки ему рисовала, и что какого-то черта оказался здесь в такое время.

— К-кирилл Александрович?

Страшная легенда всей нашей группы, всего нашего потока, всего нашего курса и просто всего нашего института хмуро взирал на меня сверху вниз.

— Что вы здесь делаете?

— А я… я тут… вот…

— Препараты бьете? — подсказал услужливо и откровенно издеваясь, и брови издевательски же заломил.

— Угу.

Хобби такое или самый экстремальный способ свести счеты с жизнью.

Я еще не определилась.

Тяжелый взгляд переместился с моего лица на осколки у моих ног и полушарие, которое я незаметно пыталась задвинуть под стол.

Не успела.

— Дарья Владимировна, как думаешь тебя сразу отчислят или дадут возможность объясниться? — ласково и нежно задал риторический вопрос Кирилл Александрович, приседая и подбирая осколки.

Поглядел на меня снизу вверх, огляделся и, поморщившись, внезапно рявкнул:

— Ты окна откроешь или подождешь пока задохнемся?!

— От-открою.

Открыла все и в рекордные сроки, и, к поманившему меня, Кириллу Александровичу неохотно подошла, поглядела на указанное полушарие, что сиротливо ютилось у ножки стола.

— Штерн, радость моя, посмотри на мозг. Видишь? Молодец. Запоминай, как он выглядит у других, поскольку у тебя извилина одна, да и та прямая. Ку-у-уда без перчаток, Дарья Владимировна?!

— Я…

— Прямая извилина, Штерн. В моем кабинете, верхний ящик, — скомандовал и ключ протянул. — Бегом…

Через час я сидела на столе рядом с Гришаней и, кутаясь в щедро одолженную куртку, все равно дрожала от холода и ждала непонятно чего. Мозг — в перчатках — я уже отнесла в препаратную, пополнила, так сказать, коллекцию влажных препаратов, формалин под чутким руководством затерла и тряпки с осколками убрала в пакет. И… что дальше я не знала.

И спрашивать не рисковала, лишь изредка поглядывая на Кирилла Александровича, что устроился на подоконнике и курил.

— Что, Штерн?

На меня покосились со страдальческим видом.

— Меня отчислят, да?

Да, и так понятно, но не хочу.

Конечно, я сама виновата, за собственные глупости надо платить и головой надо было раньше думать. Да, да, да… но все равно… не хочу!

В носу засвербело само, и я невольно им шмыгнула, а Кирилл Александрович обернулся и криво усмехнулся.

— Не реви, никто тебя не отчислит, — он устало вздохнул.

Ага, как же.

Я сползла со стола и, придерживая слишком громоздкую и большую куртку, подошла к нему.

— Вот только врать мне не надо, ладно? И жалеть тоже! И… отчисляйте, пожалуйста! Не больно-то и хотелось. Прекрасно проживу и без вашего меда. Да я сама завтра в деканат пойду!

— Завтра суббота, Штерн, — лениво известил Кирилл Александрович. — Они не работают.

— Значит, в понедельник, — я упрямо поджала губы и гордо задрала голову. — Или вы сами хотите настучать на меня? Желаете рассказать первым?

— Штерн, ты помнишь, что я тебе на первой паре сказал? — на меня посмотрели с интересом и насмешливой ухмылкой.

И обидеться захотелось еще больше, ибо… помню.