Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

досадой подумал мальчик, ускоряя шаг. А дурак вдруг вскочил, нахлобучил на свою лысую голову недоплетенный венок и завыл с дикой силой. Мальчик аж втянул голову в плечи и присел. А дурак продолжал выть по-волчьи, и собаки вмиг всюду притихли оторопело, а потом разом и взорвались. И мальчик не выдержал и побежал по тропинке. А сзади несся дикий вой и смех.

– Стой, не бяги! – крикнула какая-то баба из-за плетня.

Но к Сычонку уже бежала собачья пыльная кудлатая свора. Как будто это он волчонком-то выл.

– Сюды! – крикнула та баба, распахивая калитку.

И Сычонок вбежал к ней во двор. А собаки осатанело накидывались на жердины, грызли, плескали языками, брызгали слюной лютой. Ох, невзлюбили они Сычонка из Вержавских лесов, невзлюбили. Баба на них кричала. А шавки только больше ярились.

– Степка! – позвала она.

И со двора вышел коренастый мальчишка с оттопыренными ушами и торчащим чубом. Его лицо было в каких-то пятнах, светлых и темных. Даже коротко стриженная голова, что виднелась ниже драной шапки, была в пятнах.

– Чиво?

– Ты погляди на чертей тых! Ну. Вон малого едва не заели совсем, аспиды кознованныя[159]! Сучье отродье! Блохастое племя!

Но Степка глядел на мальчика в мешковатой рясе, лаптях, в скуфейке не по размеру, что все наползала на его яркие васильковые глаза.

– Слыш-ко! – окликнула его мать.

Малый лениво обернулся к плетню, посмотрел на лающих собак, куда-то ушел да вдруг выскочил из-за угла хлева с жердиной и борзо побежал с каким-то взрослым густым рыком. Баба ахнула, прикрывая концом истрепанного платка рот. Сычонок тоже рот разинул от удивления. А малый Степка вырвался на улицу и так огрел собачью орду, что та с визгом и стоном рассыпалась и дала стрекача во все стороны. А он гнался за самым большим псом. Пес убегал прыжками, по временам оглядываясь в отчаянии. Степка размахнулся на повороте и звезданул что есть мочи по этому псу, да промахнулся, ибо пес, чуя свой смертный час, прижал уши и рванул из последних сил – да и избег участи быть зашибленным жердью: не хребет пса, а жердь преломилась с громким треском и стуком.

Тут Степка остановился, деловито подобрал обломки – в хозяйстве пригодятся – и вернулся снова ленивой походкой, пуча губы, то щурясь, то раскрывая глаза. Рожа у него была забавная.

– Ишь, – проговорила баба, – жердь-то попортил.

– Ну, то иди сюды, то не сиди и не иди ни туды, ни сюды, – огрызнулся Степка и подмигнул Сычонку.

– Ай! – махнула рукой баба, оборачиваясь к Сычонку и оглядывая его с ног до головы и слабо улыбаясь выцветшей женской улыбкой. – С откудова ты сам, милок, такой глазастенькой-то?

Сычонок сделал знак, показывающий, что говорить он не умеет.

– Ась? – не поняла она.

Степка звучно плюнул в молодую крапиву у колодины, заменяющей крыльцо перед дверью.

– Да безъязыкой! – сразу схватил он.

Баба взглянула на него и снова перевела уставшие серо-зеленые глаза в окружении морщинок на Сычонка.

– Не могёшь говорить?

Мальчик кивнул.

– Ах ти мне Господи, бяда якая, – проговорила она.

– Тю! Быват и хужее! – гаркнул Степка беспечно. – Слепец али, вон, наш Богдашка без вума.

Баба поморщилась.

– Ох уж ти мине. Вот уж горластой петух. Ему бы полголоса дал.

– А чё?! – воскликнул Степка, лыбясь. – На, бери, не жалко, хы! Будем сверстаны[160].

– Тебе куды? – снова обратилась баба к Сычонку. – Вижу, не тутошний. В городе иде? Али… куды?

Сычонок махнул рукой в сторону Смядыни.

– Поди уразумей яго, – пробормотала она, качая головой.

– Да в Чуриловку! – снова гаркнул Степка.

Баба поморщилась.

– Уж не ори-ка! Не глухие, знамо.

– А може, ён и глушня! – воскликнул Степка и засмеялся.

– В Чуриловку, – повторила баба. – С пристани?

Сычонок отрицательно покрутил головой.

– Так это… Монастырская, видать, мышь, – сказал Степка.

Баба оглядела мальчика и кивнула.

– Ай, и точно. Да?

И мальчик кивнул.

– Ну, Степка, – сказала баба, – проводи чадо-то. Чтоб брехалы яво не заели.

Степка отмахнулся, строя рожи.

– Да оны теперь носу не высунут! Топай, топай, чернец! Отче наш, иже еси на небеси… аль на Смядыни… на крепком мёдыни… со брагою, хы, хы. Да полным пузом!

Баба нахмурилась и замахнулась кулаком на Степку.

– А ну поганый свой язык прижми! Вота петух, вота неслух окаянный! Щас я табе… – Она стала искать что-то на стене избы.

Но Степка, не дожидаясь, убежал за хлев.

Баба посмотрела на мальчика.

– Ну, милок, оно и вправду, може, не покусятися боле на тобе. Ступай с миром. Погодь.

И она скрылась в избе, а вернулась с полным ковшом.

– На-ко, березовичка, остудись, а то жары уж какие разгораюцца.

Она взглянула на небеса, прикрыв ладонью глаза.

И мальчик осушил ковш, утерся. Поклонился бабе. И та расплылась в улыбке.

– Ишшо?

Мальчик отрицательно покрутил головой.

– Как же ты к святым отцам-то попал? – спрашивала она участливо, все заглядывая в необычные его глаза, любуясь. – Али сиротинушка?

Мальчик покачал отрицательно головой.

– Не?.. Ну, ну, ладно, хто тама ведат, у всякого на роду свое понаписано, у одного то, у другого… Ладно, ладно. Ступай. Нет, погодь, – снова остановила она его. – Степка! Дай яму посошок-дубинку-то! Степка! – позвала она громче.

Но тот не откликался.

– Ахти мине, осподи!

И она пошла, вскоре сама принесла половину жердины.

– Вот, бери оружье-то, хочь вам, инокам, и возбраняется, но как же, ежели аспиды в другой раз понакинутся? Бери.

И, вооруженный и утоливший жажду, мальчик вышел со двора этой усталой бабы с серо-зелеными глазами и блеклыми губами и морщинками и, еще раз поклонившись ей, потопал восвояси.

Собак и не было пока.

Но скоро позади послышался топоток, мальчик быстро обернулся и увидел Степку. Тот разевал рот, кривил губы, прищуривал то один глаз, то другой, смеялся.

– Ай струхнул?! – горланил он. – Струхнул, чернец? Отче?

Сычонок повел плечами. Степка ударил его по спине.

– Не трусь, отче. Степка Чубарый[161] пойдет с тобой. Хы-ы-ы.

Мальчик глядел на Степку, шагавшего рядом.

– Чё зыришь, аки баран на новье? – спросил тот, мигая. – Лучше чернеца водить да оберегать, нежли там, на дворе робить, хлев чистить. Хы-ы-ы. Ай не так?

Мальчик улыбнулся и кивнул.

Степка снова со всей силы ударил его по спине.

– А ты ключимый[162], хучь и молчишь, аки керемида[163]. Аки керста[164]!

И он радостно заржал.

Видно, кто-то узнал его по смеху и крикнул со двора:

– Степка Чубарый, куды прыгашь? Об чем хлопочешь?

– Туды-растуды! – откликнулся Степка. – Хлопот полон рот, а жрати нечаво!

Из-за плетня послышался смех.

И они шагали дальше уже у подножия холма Мономахова.

– А яко ты молитвы читашь? – спросил Степка, взглядывая сверху на мальчика.

Был он на голову выше и много крепче, длинные руки высовывались из коротковатых рукавов линялой и явно тесной рубахи и порты были коротковаты, между ними и стоптанной кожаной обувкой виднелись расцарапанные лодыжки.

Сычонок пожал плечами и махнул рукой.

– А! Ты их дуришь, чо ли? – догадался Степка Чубарый и снова громко засмеялся. – Я вона и «Отче наш» не могу всю сказати, – похвалился он. – А мамка колотить. Язык кормит, язык поит, да