Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сколько дней и ночей потратил он на доказательство того, что время, температура, энтропия, сама вероятность подчиняются единому закону перехода от бесконечно больших величин к бесконечно малым и наоборот. Эта мысль ему запала после знакомства с рядом работ Ландау. Причем на переход не надо было тратить ни одного электронвольта энергии, ни одной атомной единицы массы. Он совершался сам собой при достижении определенного порога, который Суэтин назвал «порогом развертывания ленты Мёбиуса». Суэтин чувствовал, что находится на пороге открытия, ему надо было совсем немного времени на то, чтобы время на страницах его выкладок побежало одновременно в разные стороны и по прихоти автора могло встретиться в любой точке пространства. Как он тогда торопился успеть к первому заседанию! Не определившись даже с единицей времени, которой ему предстоит оперировать. Он не спал пять дней, а на шестой уснул в трамвае и проспал два полных круга. Он наивно полагал, что его открытие по значимости соизмеримо с открытием ежегодной конференции молодых ученых!
Академик Дринкин, который имел честь присутствовать на секции теоретиков, после доклада Суэтина хмыкнул:
– Уважаемый коллега, видимо, забыл о петле гистерезиса. Ну, да это из разряда «вечной» забывчивости молодых ученых, – небрежно бросил он под добродушный шумок зала. Все в зале знали, что к «вечным» академик относит в первую очередь проблему «вечного двигателя». Впрочем, академик не был оригинален: любой погост весьма красноречиво решает любую «вечную» проблему. Короче, на теории Суэтина был поставлен крест, как на том самом погосте, кстати, лишний раз подтверждающий ее основной вывод: чтобы развернуть устремившуюся ввысь мысль молодого ученого на сто восемьдесят градусов, академику, достигшему своего порога известности, не пришлось потратить ни одного джоуля своей энергии. От небрежения до пренебрежения, кстати, тоже не надо тратить энергии. Она тратится потом у того, кем пренебрегают. Тратится на злость.
Собственно, зачем академику что-то тратить, подумал Суэтин. Академик за свой статус и так отдал жизнь.
Несмотря на свой академический выпад на конференции молодых ученых (а может, и благодаря ему), академик Дринкин предложил Суэтину место в аспирантуре. Суэтин «влёт» согласился. Вечером «после третьей» он пытал друзей, почему академик его пригласил. Друзья объясняли: «Ты наш гений. За гения!» Но он продолжал недоумевать, чем только подтвердил мнение друзей. За гения выпили столько, что не могли потом вспомнить, сколько.
Несмотря на этот жизненный вираж (а может, тоже благодаря ему), Суэтин был настроен к академику весьма недружественно, если привлечь все термины дипломатии. По-другому он и не мог бы относиться к нему, так как чувства его напоминали чувства девушки, над которыми не просто посмеялись, но посмеялись публично. В глубине души он презирал Дринкина, боялся и потому ненавидел. С годами чувство озлобления против академика только укрепилось в нем. Чувство это посеял сам академик, и оно оказалось сорняком с длинными корнями, который никто вовремя не вырвал. И чем уверенней Суэтин продвигался к намеченной цели, чем ближе была заветная мечта – выстроить теорию… нет-нет, не теорию, лишь введение в теорию, чем меньше оставалось неопределенности в решении поставленной задачи, чем больший интерес проявлял к нему и к его работе академик, тем большая брезгливость охватывала Суэтина. Правда, он ее умело скрывал.
***
Самым же удивительным событием в жизни и карьере Суэтина была опять-таки неожиданная для него самого женитьба на дочери академика. Дринкин, впрочем, отнесся к этому факту благосклонно. А друзья, несколько охладев к Суэтину, сухо и через губу поздравили его с « блестящими перспективами», но уже ни разу не сказали, что он их гений. И не выпили с ним. Гений в Суэтине для них отцвел. А может, превратился в сорняк. Он как-то спросил их прямо, почему они так переменились к нему. Они ответили, что взаимоисключающие вещи не могут сосуществовать.
– Наука для того и создана, чтобы доказывать одновременно существование двух взаимоисключающих вещей, – парировал он.
– Вот и доказывай теперь, – ответили те.
Альбину Суэтин не любил. Вроде всем она была хороша. Ее можно было и любить, и представлять людям, ее можно было обставить импортными гарнитурами и даже завести от нее детей… Но оттого, что она была прямым продолжением Дринкина, у Суэтина часто кривился и дергался рот. И Суэтин не мог с собой ничего поделать. С Альбиной он, правда, с удовольствием предавался утехам, но потом у него язык не поворачивался о чем-либо с нею говорить. И он тяжело молчал, словно в наказание себе и ей за пятиминутную слабость. Видно, не знал, о чем и зачем говорить.
Совсем тягостно ему стало на третий год аспирантуры, когда диссертация была уже на сносях, а брак все еще бездетным. Это, впрочем, было кстати, так как Суэтин не хотел и боялся продолжения академика Дринкина еще и через себя. Хватит того, что он ему душу заложил по молодости, когда давал чересчур завышенные оценки академику, ну да с годами он переоценил их. Ему было плохо от своей злости, он корил себя, негодовал на себя, презирал себя и, тем не менее, любил себя такого. Никаких перспектив на личную жизнь Суэтин не просматривал. Альбина в личной жизни Суэтина стала заметным аппендиксом, наполненным его желчью. Диссертация же, чем меньше оставалось в ней невспаханных земель, все больше превращалась в скалу, преодолеть которую уже не хватало сил. Ноль, устремленный в бесконечность. Апория Зенона-Суэтина.
Как-то раз Суэтину был сон. Будто бы академик Дринкин выходит из подъезда своего дома, из арки. А Суэтин стоит тут с какими-то мешками, сумками, оборванный, грязный. С ним его жена. Вроде бы она – и она и не она, и Альбина и не Альбина, и дочь академика Дринкина и не дочь академика Дринкина. Неряшливо одетая, одутловатая. Платок дурацкий повязан. Академик не знает, о чем говорить с аспирантом, неловко делает вольт вокруг него. Суэтин представляет ему жену:
– Это моя жена Альбина. А это академик Дринкин… – и не проговаривает «твой отец», так как замечает, что академик Дринкин брезгливо кривит губы.
Суэтин проснулся и понял, что разведется с женой.
Суэтин развелся с Альбиной (если точнее, с Дринкиным), бросил аспирантуру и укатил к матери в Нежинск…
Когда он вошел возбужденно-подавленный в дом и с порога выпалил ей, что развелся, бросил аспирантуру и навсегда приехал
