Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов

они оставляют рубцы на сердце. Не все. Сторона сердца, которая была повернута к Альбине, осталась «чистой доской». А у нее? – впервые задал он самому себе вопрос.

Мысли, как птицы, летели вслед за взглядом справа налево, садились на воду, качались на волнах и исчезали в пучине. И так всю жизнь, подумал Суэтин: я и тут, у этого камня, и там, где у женщины почва то и дело уходит из-под ног, куда летят мои мысли и где исчезают без следа.

Она все плавает и плавает! Когда же она устанет? Разрушишься тут, ожидая ее! Как вон те горы в ожидании разрушения.

Суэтин сегодня был настроен на возвышенный лад. Это было тем более удивительно, что перед ним была просто женщина, с которой всякого мужчину связывают самые простые отношения. Юность какое-то время еще топчется на возвышенности, а зрелые годы проходят обычно в довольно-таки низменных местах, к которым Суэтин уже начал свой спуск.

Суэтину захотелось сказать этой женщине о том, что люди всю жизнь задают вопросы и всю жизнь на них отвечают, и ни один еще не воспользовался уже готовым ответом. Вот и у него к ней вопрос, что она чувствует, когда отдается стихии?

Суэтин захотел красиво обратиться к ней, скажем, вот так: «Личность формируется, лишь распадаясь. Гражданка, помогите распаду». Нет, не так. Еще по морде даст. Вот так. «Содержание личности – ее распад, форма личности – ее воля. Нет памятника воле, хотя воля – единственное, что делает из людей памятники». Сказать и красиво застыть перед ней. Как памятник. Нет, длинно и туманно. Ей мужчина нужен, а не памятник. Распад, воля, нет. Бредятина. Лучше по-простому: «Девушка, мы с вами где-то встречались?» О, сразу и тема для разговора. Если нет – почему нет, если да – то где и когда.

К чему он конструировал свой монолог? Принципы архитектуры позволяют из слов проектировать дома. Наметим и мы контуры и высоту грядущих отношений, думал он. Приятно, черт возьми, городить город любви на скалах и на краю пропасти! И потом уже, когда все это будет позади, далеко позади, и почти все позабудется, будут помниться лишь эти изящные конструкции. И останется ощущение высоты!

А вообще-то парню делать было нечего. Мыслимое ли дело, чтобы в обычной жизни граждане конструировали монологи? А потом с достоинством их произносили. Да чтоб их еще не перебивали. Успеть бы выпалить, что без всякого конструирования пришло в башку. Диалоги вообще большей частью напоминают схватку истребителей. Воздушный бой, покой нам уж не снится…

Как всякого трудящегося, Суэтина по субботам посещали мысли. Нашли они его и здесь, в солнечном, как обещали, Крыму. Нашли за тридевять земель от Нежинска, в его первый день на море, в его первую субботу законного отдыха от трудов.

Только что он с большим трудом отвязался от прилипшей к нему с утра «шалашовки».

– У всех мужчин и женщин без исключения есть единое общее дело, которому обучают с детства, – имел неосторожность брякнуть он, без всякой задней мысли, соседке по очереди, зубками, глазками и общей вертлявостью похожей на мышку.

– Ах ты шалун! – хихикнула мышка.

– Это сельское хозяйство, – Суэтин хотел сказать, что выращивать овощи и фрукты в принципе можно даже на Крайнем Севере и тогда нечего катить черт-те куда в поисках витаминов.

Мышка сделала глазки бусинками.

– Так написал Томас Мор, – пояснил Суэтин.

– Мор? Ты переписываешься со Штатами?

– Да, раз в неделю.

Хорошо, подвернулась та дама, которой Суэтин махнул рукой, а мышке сказал:

– Хочешь, познакомлю? Это моя половина, без которой я ноль.

Мышку как волной слизнуло. Зато дама подошла и поинтересовалась:

– Вы мне что-то хотели сказать?

– Я? – удивленно спросил Суэтин, а потом пожалел, так как ноги у дамы и все прочее были безупречными.

***

Женщина отдавалась морским волнам. Раскинув руки и ноги и скользя с волной на берег, она радовалась, как ребенок. Волна несла женщину, закручивала, швыряла ее на берег, таскала там взад-вперед, осыпала галькой, утаскивала опять в воду, крутила и била нещадно, а ей – хоть бы хны! На минуту освобождаясь от напора волны, она радостно прыгала и била руками по воде. Казалось, ей было все равно: утонет она или ее расшибет о подводные валуны.

Суэтин сидел, прислонившись к камню, и смотрел на нее. Прошло уже не меньше четверти часа. Ему было завидно, но и лень раздеться и лезть в холодную воду. Какая она, морская вода? Может, никакая? Как и женщина. К тому же, не было солнца и дул свежий ветерок. Как его? Бриз, кажется… Берег был почти пустынен. Бродили чайки, несколько парочек смотрели на волны, да старик собирал бутылки. Негр расслабленно лежал в шезлонге и напоминал подернувшийся пеплом жар. Откуда взялся? Не иначе, из самой Африки. И шезлонг оттуда? На юнце, как на осле, хохоча, ехала девица верхом. Прообраз их будущих отношений.

Когда женщина, усталая и радостная, выкарабкалась на берег, удачно вырвавшись из объятий стихии, Евгений подошел к ней и участливо спросил:

– Первый раз на море?

– Ага! – коротко кивнула та и запрыгала на одной ноге, вытряхивая воду из уха.

Ей было лет двадцать пять, а может, и все тридцать. Она успела подрумяниться на крымском солнце, но по цвету тела видно было, что совсем недавно из средней полосы России. Эта средняя полоса особенно хорошо запечатлелась под трусиками. Она была достаточно широкая, эта полоса, но в меру. И в целом женщина крупновата, но ладная. Как говорят на партсобраниях, можно принять за основу и в целом. Все при ней. Суэтин с удовольствием глядел, как она прыгает. Маленькая складочка на животике аппетитно подпрыгивала в такт прыжкам. Суэтин проглотил слюну.

– Издалека?

– Из Нежинска, – запрыгала женщина на другой ноге.

– Да вы что! Земляки! – обрадовался Суэтин. Она ему напомнила кого-то, кого он не мог вспомнить. – Это надо отметить!

– Надо? – складочка продолжала подпрыгивать. – Интересно? – спросила женщина, проследив за взглядом Суэтина.

– Что? У вас ссадина.

– Где?

– Вот, – Евгений погладил женщину по прохладной ноге. – Больно?

– Кому больно, а кому и приятно, – женщина отвела руку Суэтина, послюнявила пальцы и приложила их к ссадине.

– Могу оказать неотложную помощь.

– Отложим. На недельку.

– Могу бодягу предложить или мумие…

– Бодягу, Склифосовский, при ушибах прописывают. А тут календулы хватит.

– Есть календула. Пошли!

– Нет, вы лучше даме сюда принесите. Даме идти больно.

– Момент! Я окрылен!

Суэтин сорвался с места и через десять минут вернулся, купив в аптечном киоске настойку календулы.

– Отвернитесь, я переоденусь.

– Не логично: я отвернусь, а