Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов

– Это для вас не логично, а для них логично. Ну что, Гиппократ, не подскажете, как попасть в Старый Крым? Дом Грина хочу посмотреть.

– Не знаю. Я тут первый день. Впрочем, вон дорога. Пойдем, спросим. Я провожу, – Суэтин впервые глянул ей в лицо и поразился его величавости. Прямо королева! Женщина со спокойной улыбкой смотрела на него.

– К чему бы это: спускаюсь вчера сюда и вижу в небе женскую грудь? – машинально спросил Суэтин. «Где же я ее видел?»

– К нашей встрече. Я вчера видела в небе мужские ноги.

– И вы не замужем?

– Разве только незамужние видят в небе мужские ноги? Интересно, почему из-за женских ног вы теряете голову? Я имею в виду не вас конкретно, а вообще мужчин. Впрочем, было бы что терять.

– Женщине этого не понять, – вздохнул Суэтин (видите ли, она озабочена не конкретными мужчинами, а «вообще»). – Я, пожалуй, с вами поеду. Конкретно – не возражаете? Один мой знакомый, поэт, говорит, что здесь на юге все покрыто ложью. Как загар покрывает тело, так ложь покрывает эту местность.

– Ваш знакомый случайно не Лев Толстой?

– Автобус. Наденьте шлепанцы.

В автобусе были свободные места, и они сели рядом.

Женщина глядела в окно. Суэтин видел ее царственный профиль, и у него замирало сердце. Каких красавиц, черт возьми, можно встретить в рейсовых автобусах Крыма! Будь я Потемкин или Петр – ноу проблем, подумал он. День, начавшийся для Суэтина прозаически серо, транспортом и очередями, вдруг заиграл красками.

– Солнышко пробилось, – сказал он.

Женщина отвлеклась от созерцания окрестности и взглянула на него.

– Вы пили с утра?

– Нет, – Суэтин ошарашенно смотрел на нее. – С чего вы взяли?

– Пить охота, – она засмеялась. – А вы что подумали?

– Ну что думают мужчины в таких случаях?

– Вот-вот, то же, что и женщины, когда к ним клеятся попутчики. Не обижайтесь. Я не о вас. Я в общем.

– А-а, – уныло протянул Суэтин. Штучка, кажется, еще та. Собственно, с такой внешностью другого и не следовало ожидать. Не иначе, любовница партайгеноссе Бормана или профсоюзный лидер. Встречал он таких в Москве! Но что ее сюда занесло, на эти камни? Лежала бы себе в шезлонгах Ялты, потягивала через соломинку коктейль, жмурилась и мурчала под пухлой рукой Бормана. Зачем сел с ней? Теперь и на попятный идти – неловко как-то… Чего, спрашивается, садился тогда? Раз сел, значит, судьба. Суэтин зло глянул на царственный профиль. Профиль стал анфас с обезоруживающей улыбкой.

– Кажется, приехали. Перекусим сперва.

В закусочной блюда были разогреты, похоже, еще вчера.

– Еда, прямо скажем… – сказала женщина. – Да что же мы? Анастасия.

– Евгений.

– В европейских ресторанах, если блюдо не востребовано в течение получаса, его сваливают в бак для отходов, – сказала Анастасия.

– С таким подходом в нашей стране начнется голод. Впрочем, не хватит баков. Бывали в европейских ресторанах?

– Приходилось.

И чего ради увязался за ней? Ведь понятно было – не твоего поля ягода! Так нет, испробовать захотел. Получай, пробуй… Однако остроумия ей не занимать. Остроумие, конечно, связано с тонкостью ума, но не с самим умом. Ум, как правило, не может проявить себя столь изящным образом. Для женщины это нормально. Даже чересчур хорошо.

– Что смолкли? – спросила «штучка». – Мысли?

– О вас.

– Это хорошо, когда думают о тебе. И что думаете?

– Да вот решил, что вы первая любовница первого секретаря Брянского обкома партии.

– Очень мило! Почему Брянского? И почему первая? Последняя – понадежней будет.

– Только в брянских лесах можно спрятать такую красоту.

– Оригинально вы признаетесь даме в своих высоких чувствах! – засмеялась женщина. – Ну, да ладно! Меня Настей зовут.

– А меня Евгений. По второму кругу пошли. Как на ипподроме.

– Да я вас знаю, Женя. Вы что, не узнали меня?

Вот те раз! Суэтин покачал головой.

– Не могу вспомнить.

– Ну вот, математик! Как же с памятью такой?

Суэтин лихорадочно соображал, где он мог ее видеть. В ЦУМе? В бухгалтерии? Может, на свадьбе у Белкина? Возле дома, однако, да-да… Постой-постой…

– Анненкова Настя. Узнал теперь?

Суэтин стукнул себя по колену.

– Ну да! Так и есть! Во, сейчас у тебя точь-в-точь такое же выражение лица, когда я в последний раз видел тебя. Ты тогда сидела на горшке.

Настя рассмеялась.

– Пить страшно хочется. Не напилась. Возьми еще бутылочку. Кстати, мы тут вдвоем с мамой отдыхаем. Она утром видела, как ты из автобуса выходил. Я-то, может, тоже не обратила бы на тебя внимание. Мужчина да мужчина.

– Обидные слова говорите, барышня. Мне сегодня за завтраком два раза заманчивые предложения делали.

– Ну что ж, опоздала заманить, – опять рассмеялась Настя.

Суэтин почувствовал себя легко, незаметно освободившись от субботних мыслей и субботнего настроения, преследовавших его с утра, от бремени суетливых обязанностей, которые дарит всякое новое знакомство, само ожидание которых вносит в душу такую сумятицу! То, что девушка оказалась знакомой, и даже не просто знакомой, а знакомой с детства, внесло в него мир, который он позабыл где-то в том детстве. Он сам не знал там на берегу, хочет или нет познакомиться с нею. Сидел и ждал, как кот, что получится…

Настя посмотрела на него и улыбнулась. Евгений зажмурился и прошептал:

– День-то какой!

***

Возле дома Грина какая-то девчушка топала ножкой и капризно восклицала: «Почему у Грина такой маленький домик?» А мама глядела то на нее, то на домик Грина, и в глазах ее был тот же вопрос. Ножкой, правда, о землю она не била.

– А почему с тобой не поехала Анна Ивановна?

– У нее сегодня давление. Утром прогулялась, тебя вот увидела, а потом села в плетеное кресло и сейчас, наверное, все сидит. Держит в руке книгу и спит. С зимы плохо себя чувствует. Приехали, пока сезон не начался. Народу меньше, да и дешевле все. Отоспаться, позагорать… Жаль, солнца нет.

– Ты загорела уже. В отпуске?

– Да нет. Так, отпустили на пару недель. А мама да, в отпуске.

– Где работаешь?

– На кафедре. Тебе что, Анна Петровна не сказала?

– Наукой занимаешься?

– Да, птицей.

– О-о, куриной наукой?

– А ты думаешь, на свете одна математика?

Суэтин молчал. Он именно так и думал. И вдруг почувствовал приступ раздражения и тоски. Раздражения против всего и тоски неизвестно по чему. Может, оттого, что теперь во всем не было математики и была она неизвестно где. Поглядев Насте в глаза, он так же быстро успокоился.

– Я думаю, что на свете есть одна только Настя, и это более значительное открытие, чем все открытия в