Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - Элизабет Шимпфёссль

салоне свет, он поднес пропуск под лампу так, чтобы я смогла прочитать напечатанное на нем имя. Мне стало смешно от столь витиеватого способа дать мне знать, кто он такой. Ваня оказался известным олигархом.

Во время нашей полуторачасовой поездки Ваня вел себя довольно странно. Мы разговаривали о футболе, его семье, русском менталитете и том, что ему не нравится в русских людях – он использовал слово «ненавижу», и я спросила у него почему. Его реакция на мой вопрос была неожиданной: он вдруг наклонился вперед и обхватил голову руками, будто почувствовал тошноту или головокружение. Я спросила, все ли в порядке, но он не ответил. Казалось, он уснул. Я забеспокоилась, не зная, что делать в такой ситуации. Поскольку за ужином гости обсуждали разные возрастные проблемы со здоровьем, в голову лезли плохие мысли: я испугалась, не случился ли у него сердечный приступ. Но внезапно Ваня вернулся к жизни и открыл окно, чтобы закурить. Что еще удивительнее, он ответил на мой вопрос (я сама уже про него забыла), что именно ему не нравится в русских и почему. Не знаю, чем была вызвана его выходка, – возможно, он действительно задремал после того количества водки, что выпил на вечеринке. Но его странное поведение возымело эффект: если поначалу я не ощущала между собой и Ваней никакой социальной дистанции и свободно задавала любые смелые вопросы, то теперь чувствовала себя обескураженной, особенно после того, как он повторил свой трюк с обхватыванием головы руками три раза. Посредством этого поведения он – сознательно или нет – подчеркнул неравенство между миллиардером и простым исследователем.

Леонид был более прямолинеен в своем снисходительно-покровительственном поведении по отношению ко мне. Этот пожилой бизнесмен 1940 года рождения, специализирующийся на тяжелой промышленности, полностью контролировал ситуацию с того момента, как я вошла в его кабинет с видом на Москву-реку и храм Христа Спасителя. Он ясно дал понять, что у него есть абсолютно конкретные ожидания относительно того, как будет проходить интервью, как долго оно будет длиться и о чем мы будем говорить. Тем не менее, хотя Леонид и предпочитал придерживаться собственной повестки, а не отвечать на мои вопросы, было видно, что он относится к делу серьезно и стремится дать мне всю информацию, которую считает важной. Он был заметно разочарован, узнав, что я не буду основывать свое эмпирическое исследование только на материале этого полуторачасового интервью.

В ходе нашей беседы Леонид время от времени делал попытки проверить мои знания. Это было в его характере: бывший ученый, ставший бизнесменом, он продолжал читать лекции в высших учебных заведениях – и теперь, оседлав любимого конька, излагал мне свои научные и философские взгляды. Хотя Леонид казался немного уставшим, он не сбавлял авторитарного тона, делая одно догматическое заявление за другим. «Теория Большого взрыва доказана. А из этого следует, что Бог есть, – заявил он, меряя шагами кабинет. И, глядя на меня сверху вниз, продолжил: – Теория Дарвина – абсолютная ерунда. Могу заверить вас в этом как профессор, опубликовавший более сотни научных работ».

Этот человек, взгляды которого, по всей видимости, никто никогда не решался оспаривать или критиковать, казался немного оторванным от мира и в какой-то мере неадекватным в своей самооценке. Леонид гордился многими вещами, которых ему удалось достичь в жизни, но особенно – своим писательским талантом. По его словам, литературное творчество ставит его в один ряд с таким величайшим русским мастером короткой прозы, как Антон Чехов. Правда, по его собственному признанию, пока он уступает великому писателю в продуктивности: Чехов написал более двухсот произведений, тогда как Леонид пока закончил только одно (он позаботился о том, чтобы я взяла экземпляр у секретаря). Впоследствии я встречалась с ним еще два раза; вторая встреча была организована специально для того, чтобы вручить мне диск с документальным фильмом с участием Леонида, который был показан на одном из западных телеканалов.

Некоторые респонденты, казалось, наоборот, были смущены необходимостью говорить о себе. Как-то в офисе известного модного дизайнера я познакомилась с журналисткой Полиной. Через несколько недель она позвонила мне и сказала, что договорилась для меня об интервью с бизнесменом-промышленником, бывшим офицером КГБ. Когда мы вошли в его кабинет, Федор – крупный широкоплечий мужчина с приплюснутым носом – чувствовал себя настолько неловко и напряженно, что у него дрожали руки. Впрочем, познакомившись со мной, он быстро успокоился, и интервью прошло прекрасно. Когда мы от него вышли, Полина сказала, что Федор очень разволновался, когда узнал, что у него хочет взять интервью западная журналистка (так она меня представила). Она объяснила, что такая неуверенность в себе иногда встречается среди представителей его поколения.

Хотя Федор был нетипичным примером, следует отметить, что многие из моих респондентов, казалось, не обладали базовыми навыками неформального общения. То, что люди других культур, особенно британцы и американцы, считают естественным, для русских часто бывает сложным и утомительным: высокий статус для них вовсе не предполагает наличия развитых навыков социального взаимодействия. На самом деле их статус может для них означать как раз обратное, освобождая от обязанности поддерживать разговор. Так, Аркадий считает, что достиг такого этапа в своей жизни, когда не он должен развлекать и заинтересовывать людей, а они его: «Когда я встречаюсь с новыми людьми, мне хочется, чтобы с ними было интересно… Я не хочу говорить сам, прилагать усилия. Я делал это двадцать лет».

Социальная обособленность входит в число атрибутов богатых людей наряду с почтенной семейной историей, заслуженной и основанной на личных достоинствах успешностью, эксклюзивностью в образе жизни и выборе имущественных благ, меценатством и заботой о менее удачливых членах общества. Социолог Пьер Бурдьё считал социальную обособленность естественным выражением общественной значимости. Хотя он приписывал это свойство устоявшейся и зрелой буржуазии (такой как французская), но, несмотря на существенные различия между Францией 1970-х годов и постсоветской Россией, понятия Бурдьё работают и в отношении российского общества.

На формирование современной российской буржуазии оказал влияние ХХ век, поэтому ей присущи внутренние противоречия и специфические особенности. Ее представители формируют свою идентичность, помимо прочего, дистанцируясь от других, особенно от групп, обладающих теми характеристиками, которые ранее демонстрировали они сами, но впоследствии начали отвергать. Многие из моих респондентов в той или иной форме начали преобразовывать свои изобильные экономические ресурсы в культурные и символические. Они научились не хвастаться деньгами, а вести себя более сдержанно и придерживаться более избирательных и утонченных вкусов. Демонстрация богатства приобрела более умеренный и индивидуальный