Грудь четвертого человека - Феликс Рахлин

– А у нас в подъезде, – сказал Давид, – жил слесарь-сантехник из

ЖЭКа – чистый хохол, да еще и пьяница, антисемит.Вася Рахлин.

О "загадке" своей фамилии я рассказал походя, потому что вспомнил о парторге Андреянове. Этот капитан, спокойный, ко всем расположенный дядечка, стал меня часто вызывать в "ленкомнату" с поручениями по выпуску стенгазеты. Как-то раз сказал:

– Приближается День Советской Армии и Военно-Морского Флота. Вот посмотри, какое сержант Сахнюк сочинил стихотворение для стенгазеты.

Вообще-то текст не очень, но если отредактировать… Я тебя прошу: подумай, что тут можно сделать.

Сержанта Сахнюка мы знали хорошо. Родом из Западной Украины, он был старшиной третьей батареи. Старшинами обычно ставят сверхсрочников, но Сахнюк занял эту должность еще будучи на действительной службе – на ее третьем году. Служака ревностный, но тихий, вежливый, не вредный. Отличался выдающейся аккуратностью и прямо-таки девичьей походкой: не ходил, а подтанцовывал. Теперь оказалось, что он еще и стихи пишет. Ну-ка, ну-ка…

Я взял листок – и прочел следующее:

Совэцька армия родная,

Фашистов гадов разгромыв

Она надежда боевая

Отважно бореться за мир.

Прекрасны вашие победы,

Оны бушують в нас в сэрцах,

Мы воины Совэцькой Арми,

Сумеем далше так стоять.

Если у тебя, дорогой читатель, есть хоть капля совести, то ты не станешь спорить: автор стихотворения обладал идеальным чувством стихотворного метра. Там, где ему не хватало слога – он его добавлял, слог же лишний – отсекал безжалостно и решительно!

Я было развел руками, показывая этим свое полное бессилие перед талантом самородка. Но капитан смотрел на меня таким умоляющим взором, что я сдался: сел – и сочинил новое стихотворение – столь же трескучее, но формально более связное. Оно и было помещено в стенгазету – разумеется, за подписью сержанта. Любопытно, что он ничуть не удивился, а еще удивительнее – что больше никогда стихов не писал, навсегда, по-видимому, удовлетворив этим единственным стихотворческим опытом жажду литературной славы.

Глава 25.С песней по жизни

Советская Армия без песни не живет. Запевала есть в каждой роте, батарее, эскадрилье, экипаже, в каждом отдельном подразделении, которое передвигается собственным строем. Во взводе разведки запевалой стал я. Голос зычный, музыкальный слух имеется, петь люблю. Это быстро обнаружилось (я и не скрывал), а поэтому одной из постоянных команд у нашего помкомвзвода сделалось:

– Рахлин – запевай!

И Рахлин запевал, что умел: "Артиллеристы, Сталин дал проиказ…", "По долинам и по взгорьям…" и еще всякие.

Иногда нас обучали строевым песням специально. Как-то раз готовился полк к инспекторской поверке, в "ленкомнате" собрали запевал, и старослужащий рядовой Бышлец разучил с нами такую песню:

Из-за леса солнце всходит,

Ворошилов едет к нам!

_Припев:_

Стройной колонной

Рота идет,

Красное знамя

Рота несет.

К мировой победе –

Смелее в бой!

Береги рубежи,

Советский часовой!

Он подъехал с права фланга,

Поздоровался, сказал:

(Припев).

__

Бышлец, по рождению молдаванин, пел так: "ПоздоровИлся"…

Литературное качество таких песен – налицо. И однако, без песни не обойтись! Так что пели у нас охотно – и чаще всего всякую патриотическую чепуху. Например:

Я Родины славной защитник и воин,

Я сын трудового отца (!?).

Клянусь и ручаюсь, что буду достоин

Высокого звания бойца.

Недаром народу давал я присягу

И родине всей присягал.

В бою отступать я не буду ни шагу

И грудью пойду на врага!

Или:

Я вернусь с победою,

Выпью, пообедаю,

Мать постелет чистую

Мягкую постель.

Со слезами гордости

В светлый угол горницы

Мать повесит старую

Серую шинель

У нас пародировали: "…в дальний угол горницы мать забросит старую, рваную…"

Никто из массы солдат, да и офицеров, кроме случайно затесавшихся эстетов, не был в состоянии произвести сознательный литературный анализ всей этой шелупони, однако эстетическим чувством, свойственным большинству людей так же точно, как они умеют отличать на вкус сладкое от соленого, а горькое от сладкого, люди ощущали поддельный, бездушный характер стихообразного словесного мусора и спасались от него в стихии фольклора. По вечерам перед сном солдату отведено так называемое "личное время". Одни пишут письмо, другие подшивают воротничок, чистят пуговицы, третьи играют в шахматы, шашки, домино… В такие минуты очень часто звучит в казарме чья-нибудь гармонь, баян, гитара. А то и просто сходятся возле коек группой – и поют народные и современные песни. Поразительные вещи происходят с людьми. У нас был в радиовзводе сержант В. – грубая скотина, нахал, притеснявший подчиненных. Но вот собрались гурьбой украинцы и поют: "Ой, не ходы, Грыцю, тай на вочорныцю…" – и В. не узнать! Откуда только взялся этот вдохновенный блеск глаз, это воодушевление, упоение красотой мелодии и слова?! Сколько раз грубо и бесцеремонно орал "по службе" этот хулиган на участников сегодняшней спевки, но сейчас каждому улыбается, каждому рад и прямо-таки счастлив от дружного звучания голосов, от стройного аккорда задорной музыки.

Народные песни становились и строевыми. Очень полюбили, например, петь в строю "Розпрягайте, хлопцi, конi…" Поют ее и русаки, забавно перевирая слова. Там в тексте есть такое:

Знаю, знаю, дiвчинонько.

Чим я тебе огорчив:

Що я вчора iз вечора

Кращу тебе полюбив…

"Iз вечора" – значит – с вечера. Но русаки поют:

"вчора-позавчора"…

Еще одна. Неожиданно ставшая строевой, современная народная песня поразила меня странным смешением красоты и дешевки. Вот ее текст:

У южного пирса эсминец стоял,

Матросы с родными прощались.

А море таило покой красоты

И где-то вдали исчезало.

А там, во садочке, где пел соловей

(Он пел свою песню, играя), -

С девчонкой прощался моряк молодой,

Надолго ее покидая.

Он снял бескозырку, махнул ей рукой:

"Прощай, дорогая Маруся!

Вот скоро возьмем Севастополь родной -

К тебе, дорогая, вернуся!"

На палубе боцман стоял и смотрел -

Разлукою их любовался.

Раздалась команда: "Поднять якоря!",

Свист боцмана резко раздался.

Он обнял упругую девичью грудь,

Уста обложил ей устами,

Два сердца слилися, как будто в одно.

Дышать они медленно стали

До конца я этот "шедевр" не помню. Мои попытки потешиться над словами последнего из процитированных куплетов понимания среди моих сослуживцев не встретили: песня им безоговорочно нравилась. Они считали ее трогательной, душевной и поэтичной. Должен признать, что основания под этим есть, и не только потому, что чрезвычайно удачна мелодия – мерная, напевная, суровая и лиричная одновременно. Но разве не волнующая выбрана ситуация? И не величественны ли, не живописны ли строки: "А море таило покой красоты и где-то вдали исчезало…". Есть обаяние и в том. как описано поведение боцмана:

"разлукою их любовался", – какой точный оксюморон, отражающий красоту трагедии! Разумеется, в волнующей моих товарищей примитивной эротике сцены прощания матроса с девушкой искушенный вкус найдет немало смешного. Когда. по возвращении в Харьков я исполнил эту песню в компании рафинированных интеллигентов, молодой элиты физиков и математиков (Марк Азбель, Мацаев, Гурарий и др.), они с ликованием встретили и "упругую девичью грудь", которую моряк обнял на глазах у боцмана и всей команды, и то, что он "уста обложил ей устами"… они заставили меня несколько раз повторить песню и, слушая ее, заливались гомерическим хохотом. Ну, что ж… "Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа"…

В армии мне впервые довелось услышать одну из лучших тюремно-лагерных песен – "Я помню тот Ванинский порт…" Созданная безвестным стихотворцем, вне всякого сомнения, пережившим трагически мучительный этап морем из Ванина в Магадан, она хранит печать истинного гения.

Я помню тот Ванинский порт

И вид пароходов угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт -

В холодные, мрачные трюмы.

Над морем сгущался туман,

Ревела стихия морская.

Вставал впереди Магадан –

Столица Колымского края.

От качки стонали зэ-ка,

Обнявшись, как кровные братья,

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья:

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа "чудной планетой"!

Сойдешь поневоле с ума,

Возврата отсюда уж нету…

…

Прощай, дорогая жена,

И вы, мои милые дети, -

Знать, горькую чашу до дна

Испить мне придется на свете.