Грудь четвертого человека - Феликс Рахлин

Был у нас во взводе связи командир отделения младший сержант

Кочуг – обрусевший молдаванин из Донбасса. У него под началом состоял новобранец Матиещук. Оба – маленькие, черноголовые, только командир плотнее, солиднее, старше, а подчиненный – щупленький пацан. Он один составлял весь наличный штат отделения, которым Кочуг командовал. На беду Матиещука, сержант ему попался болезненно властолюбивый, придирчивый. Он своего единственного подчиненного каждый день напролет "строил", "ровнял" (по ком?!), тренировал: на скорость одевания-раздевания, на время и безупречность заправки постели, на аккуратность подшития воротничка, на блеск пуговиц и ременной пряжки… Вся казарма, бывало, потешалась этой картиной.

Несчастный Матиещук, по три раза перешив подворотничок, неоднократно выполнив команду: "Равняйсь! Смирно! Вольно! Ложись спать!

Отставить!" – снова и снова одевается и раздевается. Собравшиеся вокруг или уже улегшиеся по своим койкам солдаты хохочут, кто-то, сочувствуя замордованному "фазанчику", стыдит ретивого Кочуга:

– Слышь, ты, младшой, имей же совесть: совсем загонял парня!

– Прошу не вмешиваться, – шипит "младшой.- Я все требую согласно уставу. Рядовой Матиещук – подъем!!!

Что тут скажешь…

Но Матиещук еще в рубашке родился. – он, может, сейчас и сам с улыбкой вспоминает, как его учил сержант уму-разуму. А вот его товарищ по эшелону и даже, кажется, земляк, колхозник откуда-то с

Волыни, из Хмельницкой области, с очень похожей фамилией Матвейчук, попал в переделку похуже. Я бы и не узнал об этом. если бы не еще один из молодых – молдаванин Андриуца.

Ушастый, мальчишистый Андриуца служил в радиовзводе и тоже, как я, радиотелеграфистом. Летом моего второго года службы, а его – первого, мы были вместе на лагерном сборе радистов. Мне запомнилось, как он угостил меня молдавской брынзой, присланной ему из дому в посылке. Наученный историей с "молдавским" вином, я с большой опаской вознамерился попробовать предложенный продукт – но тут же отказался: брынза воняла нестерпимо! Андриуца не обиделся – и на моих глазах съел все сам.

Именно он доверил мне страшную тайну, предварительно взяв с меня слово, что я его, Андриуцу, не выдам: наши сержанты из взвода связи и взвода разведки вместе со старослужащими солдатами до того усердно

"тренировали" и "воспитывали" телефониста Матвейчука, что тот однажды потерял сознание…

Матвейчук, рыхловатый крестьянский парень из глубинного села

Хмельницкой области, добродушный и спокойный, не справлялся с упражнениями по "физо". Кто-то из сержантов требовал, чтобы он поднатужился – и вылез-таки на турник, но у парня не получалось. И он сказал что-то, сержанту не понравившееся. Тот позвал товарищей, и они вместе повели Матвейчука на сопку, предварительно заставив надеть вещмешок с поклажей, взять карабин – короче, снарядив его по полной боевой "выкладке". В таком виде они принялись гонять его по сопке вверх-вниз, пока слабый здоровьем хлопец не упал в обморок.

Решив, что он притворяется, сержанты еще попытались силой проволочь солдата по земле, но, убедившись, что обморок – настоящий, испугались – и притащили его в каптерку взвода связи – маленький домик напротив казармы. Там они стали приводить его в сознание… как вдруг вошел в каптерку сам старший врач полка – к этому времени уже старший лейтенант – Мищенко. Увидав, что они колдуют над лежащим без сознания солдатом, врач спросил, в чем дело. Кто-то из сержантов догадался, как втереть ему очки:

– Да вот, товарищ старший лейтенант, Матвейчук сбегал самовольно в Чернятино, там напился – хотим его вытрезвить…

– Представляешь, Рахлин, – говорил мне Андриуца на ломанном, но бойком русском, – врач даже не подошел, не проверил. А еще доктор!

Но сержанты – вот какие злые (Андриуца еще не выучил слово

"подлые"): сами его замучили – и говорят: "напился"! Это они – пьяницы. А он и не пьет совсем.

– Я тебе рассказал, потому что ты – комсорг, – объяснил молдаванин. И снова взял с меня клятву: никому я не должен рассказывать, от кого узнал эту историю. Но тут же и заявил: по его мнению, я как комсорг должен что-то сделать, чтобы такие истории не повторились.

Как мне надо было поступить? Молчать нельзя: доверие товарища и – пусть кто хочет, теперь посмеется надо мной – пост комсорга не позволяли мне оставить дело без последствий. Но, будучи рядовым солдатом, я и не имел права "вмешиваться в служебную деятельность" старших по званию и должности. Устав не запрещает обратиться с любой жалобой, но – соблюдая субординацию: сперва спросить разрешения у командира отделения, потом – у командира взвода, потом… и так далее. Каждый, конечно, поинтересуется содержанием жалобы – и она неминуемо застрянет в самом начале пути. Раз в год, на инспекторской поверке,. имею право обратиться через головы всех к поверяющему – он спросит перед строем: нет ли жалоб? Но ближайшая такая поверка – в декабре, а сейчас лето.

Плюнув на последствия, пошел к освобожденному парторгу полка, которым к этому времени стал капитан Гриша Шутовских (имя и фамилия изменены).

Маленький круглый белоголовый улыбчивый добрячок, Шутовских был всеобщим любимцем в полку, солдаты ему особенно доверяли: было в нем что-то очень свойское, домашнее, закадычное. Гриша (так за глаза его называли солдаты) мой взволнованный, сбивчивый рассказ принял с доверием, обещал сохранить источник (то есть меня самого, а до

Андриуцы он доискиваться не стал) в безусловной тайне – и слово сдержал. Не знаю, что и как он говорил участникам истязания

Матвейчука. Но не только не повторялось больше ничего подобного, а вообще сержанты наши стали вести себя как-то мягче, от чего вся обстановка во взводах боевого обеспечения лишь выиграла.

Хотя, может быть, какие-то сведения все же просочились, потому что я почувствовал на себе какую-то отчужденность сержантов, их ко мне настороженность. Однако к тому времени я уже готовился к сдаче экстерном офицерских экзаменов, потом сдал их – и запахло для меня досрочным увольнением в запас.

Я этих сержантов здесь даже не назвал ни разу по фамилии, они остались для читателя просто бесплотными пятнами, фигуры не имеющими. Но для меня облечены в живую плоть воспоминаний.

Вот, например, сержант Гришин. Как-то раз на занятии по строевой подготовке этот маленький носатенький деревенский паренек с семью классами образования обучал нас, молодых, оружейным приемам с автоматом Калашникова. Но пользовался при этом наставлением по автомату ППШ. Этот автомат носят за плечом на ремне стволом вниз, а

"Калашников" – наоборот, стволом вверх. Поэтому строевые приемы с ними совершенно разные. Сержант этого не учел,. и у него получалось, что. "Калашниковы" должны были в определенный момент очутиться у нас стволами вниз. Это было явное недоразумение, и я, желая его натолкнуть на осознание допущенной ошибки, стал одолевать его вопросами. Не понимая логику моего рассуждения, он с сердцем сказал:

– Какой же вы тупой, Рахлин!

Младший сержант Здобнов, могучий сибиряк, был одного со мной года призыва, но – весеннего, и успел побывать в Китае – в Порт-Артуре или Дальнем, откуда вскоре советские войска были выведены по просьбе китайского правительства. Группу солдат оттуда перевели тогда в наш полк – среди них и Здобнова. Это был горлохват, на сборах радистов он пил на моих глазах разведенный в кружке тройной одеколон. Звание

"младшого" ему присвоили без учебы в сержантской школе – за ретивость в службе. "Обучать" Матвейчука им помогал ефрейтор третьего года службы Кочеров – удивительно способный радиотехник, но нахальный и беспринципный человек. Их бы воля – уж меня бы не пощадили. Шутовских это понимал – и принял какие-то свои меры. Как видно, крепко их напугал. Авторитет партии как всесоюзного

"организующе-мобилизующего" пугала был еще достаточно велик.

Бедный, бедный Матвейчук! Тогда мне удалось отвести от него неправый гнев сержантов и "стариков". Но Бог ли, Сатана ли, просто ли Судьба – кто-то над нами крепко его невзлюбил. Однако об этом рассказ впереди.

Глава 21.Солдатскаянаходчивость

Анекдот о том, как сержант Петров сделал то, что не удалось самому Эйнштейну – совместил время с пространством:

– Взво-од, слушай мою команду: вот вам шанцевый инструмент, и копайте канаву – от забора до обеда!

Но тут, по крайней мере, орудия труда налицо. А что нам было делать, когда в первый день по прибытии, едва обмундировав, приказали:

– Подмести территорию!

– А – чем? – задали мы резонный вопрос. Ведь ни метелок, ни веников…

Но резонным этот вопрос считается "на гражданке". В Советской

Армии на него ответ, если и последует, то всегда в одной и той же формуле: – Прояви солдатскую находчивость!

В случае с метелками выход и в самом деле был: в Приморье растут буйные травы. Веники из них, правда, никудышние: с сорванных будыльев осыпается на землю всяческая дрянь, подметание превращается в мартышкин труд. И все-таки приказание выполняли: мели – аж пыль столбом!