Стальной век: Социальная история советского общества - Вадим Дамье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Широкие массы российского общинного крестьянства были чем дальше, тем больше недовольны сложившимся положением. Со времени революции 1905-1907 гг. они все более отчетливо формулировали свои чаяния. Историк Т.Шанин, много лет посвятивший изучению русских крестьян, так суммирует их стремления: «Идеальная Россия их выбора была страной, в которой вся земля принадлежала крестьянам, была разделена между ними и обрабатывалась членами их семей без использования наемной рабочей силы. Все земли России, пригодные для сельскохозяйственного использования, должны были быть переданы крестьянским общинам, которые установили бы уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи или «трудовой нормой», т.е. числом работников в каждой семье. Продажу земли следовало запретить, а частную собственность на землю - отменить»[8]. Разумеется, такая программа «черного передела» не имела ничего общего с буржуазными преобразованиями и введением частной собственности на землю.
Но и в российских городах той эпохи капитализм выглядел во многом иначе, чем в Западной Европе и США. Он сильно зависел от иностранных займов и инвестиций. Удельный вес зарубежных капиталов в акционерных обществах доходил к 1913 г. до 47%[9]; большая часть прибылей вывозилась из страны. Еще в 1899 г. Витте сравнивал экономические отношения между Россией и Западной Европой с теми, которые существуют между европейскими державами и их колониями: Россия «в некоторой степени является такой гостеприимной колонией для всех промышленно развитых государств, щедро снабжая их дешевыми продуктами своей земли и дорого расплачиваясь за произведения труда»[10].
Государственная регламентация и поощрение властями крупных монополистических объединений серьезно сдерживали промышленное развитие страны. Уровень технической оснащенности оставался низким. Промышленная структура основывалась на отраслях и видах производства, которые считались передовыми в конце XIX столетия (черной металлургии, паровозостроении, производстве паровых машин, простых сельскохозяйственных орудий и бытовых товаров, легкой и пищевой промышленности). Западная же индустрия в это время уже переходила к эпохе электричества, химии и станкостроения. Для развития этих отраслей в России не было ни капиталов, ни промышленной рабочей силы, общая численность которой в 1911-1914 гг. почти перестала расти. Неудивительно, что верховный главнокомандующий русской армией в период Первой мировой войны, великий князь Николай Николаевич вынужден был признать: «в техническом отношении наша промышленность далеко отстала от промышленности английской и французской» и не в состоянии удовлетворить военные нужды[11].
Несмотря на все наросты капитализма, Россия в целом еще не была «проникнута капитализмом». Начала индустриализации, взращенные царским правительством, натолкнулись на жесткие исторические рамки, а поражения России в Первой мировой войне со всей ясностью продемонстрировали экономическую и инфраструктурную слабость страны. Всего за время боевых действий Россия потеряла убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести от 2 до 3 млн. человек[12]. Нехватка топлива и металла поставила под удар транспортную систему (особенно железные дороги) и систему снабжения. Катастрофическим стало положение в сельском хозяйстве: мобилизация, как показала перепись 1917 г., вырвала из деревень почти половину работников. Если до войны в среднем собирали свыше 4,5 млрд, пудов зерна в год, то в 1917 г. собрали в 1,5 раза меньше. В декабре 1916 г. правительство приступило к принудительной разверстке хлеба. Снабжение городов продуктами питания все более ухудшалось на фоне растущих цен: в конце января 1917 г. в Петрограде оставался лишь 10-дневный запас муки; мяса не оставалось вообще[13]. Подвести продукты было почти невозможно из-за транспортного кризиса...
Таким образом, со стратегической точки зрения, все попытки «догнать» государства-конкурентов провалились. Царизм не мог превратить Россию в военного и индустриального капиталистического гиганта. Причины этого следует искать в самих социально-политических структурах
Старого режима. Страна не могла сделать решительный шаг к полномасштабному промышленному перевороту, не отказавшись от их сохранения: не разрушив общинные структуры, не преодолев узость внутреннего рынка, не распространив повсюду рыночные принципы и не мобилизовав крупные финансовые средства и рабочую силу на проведение широкой капиталистической индустриализации. Царское правительство не могло себе этого позволить, поскольку вся общественная система Российской империи основывалась на существовании привилегированного помещичьего дворянства, с одной стороны, и крестьянских общин - важнейшего источника налоговых поступлений и формы организации подавляющего большинства населения, с другой. Из последних можно было выкачивать деньги и хлеб, но разрушить их было нельзя. Змея грызла свой собственный хвост, но не могла его проглотить. Преодолеть пределы модернизации в рамках существующей системы не удавалось.
Подобный тупик мог в других условиях привести к классической буржуазной революции, наподобие западноевропейских революций прошлых столетий. Но такой вариант наталкивался в России на почти непреодолимые препятствия. Русские рабочие, в отличие от французских санкюлотов XVIII века, вполне отчетливо сознавали, чего они не хотят: капитализма. Они уже достаточно насмотрелись на его проявления: произвол хозяев, собственное бесправие, подавление союзов трудящихся и т.д. Более того, рабочий класс России еще не забыл общинных и ремесленных традиций и навыков самоуправления в труде. Вчерашние или позавчерашние крестьяне еще вполне могли представить себе, как они сами управляют производством, пусть уже не сельскохозяйственным, а фабричным. Уже в 1905 г. они создавали на многих предприятиях свои фабричные комитеты, советы и рабочие ополчения-милиции. А неквалифицированные рабочие, не потерявшие связей с деревней, охотно вернулись бы туда при первой возможности. Никакого желания поддерживать буржуазную революцию у подавляющей массы российских рабочих не было.
В свою очередь, русская буржуазия и либеральные политические силы были слишком слабы и слишком сильно связаны с царизмом экономически, политически и на личном уровне, чтобы рискнуть пойти на смену системы и тем самым вывести модернизацию из тупика. Совет съездов представителей промышленности и торговли мог призывать к ограничению государственного предпринимательства и чрезмерного, с точки зрения буржуазии, казенного регулирования хозяйственной деятельности[14], но крупнейшие объединения российских предпринимателей и не помышляли разорвать те многочисленные нити, которые протянулись между ними и царским государством. Либералы лишь обличали неэффективность правительства и чиновничьей администрации, добиваясь расширения своего влияния в рамках сложившихся структур. «Нельзя ставить во главу угла всяких Распутиных; - убеждал председатель Государственной Думы М.В.Род- зянко царя Николая II в феврале 1917 г. - Вы, государь, пожнете то, что посеяли». На что монарх пожал плечами: «Ну, бог даст»[15].
Как и во многих других странах «Третьего мира» в XX веке, мотором радикальной модернизации в России могли стать лишь круги, сравнительно независимые от основных социальных групп и сил общества: и от царизма, и от буржуазии, и от крестьянских общин, сопротивлявшихся наступлению капитализма. Ведь эти группы или стремились сохранить существующую систему, либо предпочли бы какой-то совершенно иной путь развития, основанный на видоизменении общинных ценностей в сторону самоуправления, освобожденного от жестких тисков государственной власти. Только не связанные с ними и не обязанные им революционеры были способны довести до конца разрушение общины и осуществить индустриализацию, то есть установить формы организации труда и производства (фабричную систему с ее нормами «фабричного деспотизма»), соответствующие капиталистическим (буржуазным) общественным отношениям. Капитализм в России мог победить только особым путем: без частных капиталистов, чью роль взяли на себя новое, решительное и не ограниченное старыми «условностями» государство, бюрократия и технократия. И организовать такой переход было под силу лишь интеллектуальным кругам, воспринимающим себя как потенциальную, но отодвинутую царизмом элиту России, выполняющую особую революционную миссию. Эта элита, как выяснилось уже в ходе революции, формировалась в облике большевистской партии.
2. Февральский взрыв
Русская революция назревала давно, но, как это часто бывает, началась неожиданно как для самих ее участников, так и для противников. «Настоящий политический момент в сильнейшей степени напоминает собою обстановку событий, предшествовавших эксцессам 1905 года», - отмечало Петроградское охранное отделение в январе 1917 г.[16] В этом месяце произошли крупнейшие стачки рабочих со времени начала мировой войны: в Петрограде бастовали почти 180 тыс. человек, свыше 90 тыс. приняли участие в забастовках в Баку, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Харькове, в Донбассе, других городах и регионах. И все же, ничто, казалось, не предвещало быстрого неминуемого взрыва. Царь распорядился прервать работу Государственной Думы (буфера между властью и народом) и отбыл на фронт лично руководить боевыми действиями. Тем временем, весь февраль в столице империи вспыхивали отдельные стачки и студенческие волнения. Участники выступлений протестовали против нехватки продовольствия и растущей дороговизны. 22 февраля администрация закрыла бастовавший Путиловский завод, оставив рабочих без средств к существованию. На следующий день в Петрограде вспыхнула революция.