Серая Мышка. Первый том о приключениях подполковника Натальи Крупиной - Василий Лягоскин

И если они не оценят правильно опасность, исходящую от старшего четверки, скорее всего этот вагон они и будут грабить. Хотя бы потому, что здесь сидела Мария. Это Павлюченко поняла по оживившемуся лицу Лехи, который буквально устремился к ней. Бойцы – соседи Марии – на закаменевшее, ставшее на миг страшным, лицо своего начальника отреагировали одновременно и одинаково – дернулись руками к предплечью. К оружию – это было понятно; но тут же расслабились, вслед за старшим. Потому что тот – как и Мария – оценил не только выпуклости под куртками троицы, но и их твердое намерение пока миновать этот вагон.

Леха действительно пробежал мимо, попытавшись обжечь Марию взглядом. И она действительно сжалась в мнимом испуге – пусть потом, когда две эти команды схлестнутся, ее никто не будет воспринимать хоть как-то серьезно. А во взгляде – почти таком же, как на перроне, Павлюченко сейчас прочла густо примешанное к презрению чувство предстоящей расправы.

С каждым тяжелым шагом бандитов к Марии возвращалось старое – та жизнь, в которой она была Натальей Крупиной, подполковником КГБ; сотрудником отдела, у которого не было названия. Отдела, который, несмотря на свою реальность, не оставил в сером здании на Лубянке ни одного следа, ни одной бумажки. Так, по крайней мере, утверждал непосредственный и единственный начальник, которого она знала в лицо, и которому она верила безгранично. Однако начальник и сам мог не знать всего. Поэтому в один не самый прекрасный день Наталья Крупина исчезла. А на свет появилась Мария Павлюченко. И сегодня – в этом вагоне – она могла оставить не один след, который могут сравнить с тем, что осталось в Москве. Если Леха с парнями вернутся. Еще не поздно было попытаться перебежать в другой вагон – это было бы так естественно. А там она бы, если потребовалось, отдала бы и жалкую двадцатку, что осталась в кошельке, и сумку с разбитой банкой меда и… Она даже улыбнулась, представив себе, как Леха идет по проходу, держа в одной руке «Бизон», а в другой – тяжеленную сумку.

Наконец, можно было стерпеть и шлепок по заднице, или что похуже – только чтобы потом проходить по делу в качестве второстепенной свидетельницы. А в том, что дело будет, она не сомневалась. Так и поступила бы Мария Павлюченко. Но теперь на жесткой деревянной скамье съежилась, якобы отходя от убийственного Лехиного взгляда, подполковник Крупина – именно она сейчас сделала выбор. Выбор, который перечеркивал спокойную жизнь последних лет.

– Слышь, Волчара, – чуть слышно обратился к командиру один из бойцов; обратился неслышно для передней части вагона, но не для Павлюченко, теперь Крупиной, – а ребятки – серьезные…

– Ребятки – фуфло, – отрезал так же тихо Волчара, бросив очередной подозрительный взгляд на притихшую Крупину, – а вот стволы у них действительно серьезные.

– Стволы?! – чуть громче удивился второй боец.

Наталья Крупина мысленно восхитилась: «Осенил же кого-то боженька обозвать его так точно!», – имея в виду командира группы курьеров. Сама Наталья в бога не верила. Ну не поверила до сих пор и все. А притворяться, изображать из себя истово верующую, как многие сейчас вокруг, не спешила. Впрочем, раньше для дела она могла изобразить кого угодно; так то для дела… А какие могли быть дела у Марии Павлюченко – так, делишки.

Дело начиналось сейчас, когда снова поехала на роликах тугая дверь и в вагон – теперь уже со спины Натальи – вошли качки; двое – без Лехи. Что по неписанным канонам западных боевиков, что крутили в каждом видеосалоне, означало одно – они все таки выбрали пятый вагон. Дальнейшие их действия Крупина могла разложить по секундам – в соответствие с графиком движения электропоезда. Сейчас эти двое остановятся в тамбуре, дождутся, когда двери электрички закроются, и она двинется от станции Ковров-два,. А потом ворвутся назад, уже с автоматами и черными масками на лицах. Как будто их не видели уже несколько раз.

– Но так положено, – усмехнулась про себя Наталья, – если только…

Об этом: «Если только», – не хотелось даже думать, и она пока продолжила раскручивать перед собой то действо, которое должно будет развернуться здесь через пару минут. Леха одновременно с двумя первыми ворвется в задние по ходу двери, и кто-то из троих проорет что-то типа: «Тихо! Всем оставаться на своих местах – это ограбление!». И, быть может, даже пальнет короткой очередью в потолок.

– Вот тут бы больше подошел Калашников, – еще раз усмехнулась Крупина, – от него и грохота побольше, и пороховыми газами салон сразу затянет. А главное – тяжелые акээмовские пули семь-шестьдесят два прошьют потолок насквозь.

Как поведут себя пульки от «Бизонов», учитывая, что края металлической крыши вагона были сглажены, не могла бы сказать даже подполковник Крупина. Но рикошета – решила она – не избежать. Наталье приходилась стрелять из этого короткоствольного оружия с необычным стволом прямоугольного сечения, но в других – в полевых условиях.

– А здесь, – усмехнулась она незаметно еще раз, – можно и в себя попасть – после нескольких рикошетов.

Поэтому она уже приглядела для себя место на грязном полу. Место, куда нырнет, как только раздастся первый выстрел. А может и раньше. Внутренний голос – тот, что сейчас «играл» за бандитов – возразил:

– Зато в соседних вагонах не слышно. Ребята сделают свое дело, и аккуратно выйдут на следующей остановке. И махать платочками электричке не будут. Когда еще весть об ограблении дойдет до машиниста, да тот свяжется с дежурным на станции, который сразу не поверит в этот бред; да в свою очередь свяжется с милицией, ну и так далее… Найдут, – поняла Наталья, – этих найдут. А меня?

Впервые сегодня Крупина подумала о том, что эта поездка на электричке может стать для нее последней. И что в гнездышко, которые Наталья всеми силами старалась сделать уютным все эти годы, она, быть может, никогда не вернется. До отправления электрички оставалась одна минута, и Крупина продолжила:

– Потом Леха и один из передних останутся у дверей, а третий пойдет по проходу, собирая жалкую добычу, пока… не нарвется на Волчару. И кто-то из них все-таки выйдет на платформе двести шестьдесят второго километра, где минут через десять обратно, в Ковров, пойдет встречная электричка. А может, не выйдет ни один. Потому что в крайнем случае придется вмешаться мне…

Так, или примерно так, рассуждал и Волчара. Только он, естественно, в своих раскладах совсем не учитывал тетку на соседнем сидении. А вот то, как он зыркал глазами на задние двери, за которыми прятался Леха, и на передние, которые начали открываться, пропуская в вагон грабителей, показывало – о следующей остановке и встречной электричке он тоже знает.

Он уже вытянул из нутра черной кожаной куртки – настоящей, а не из кожзама – пистолет. Обычный, надежнейший пистолет системы товарища Макарова. Он зло бросил бойцам, немедленно повторившим его действия:

– Я держу тех двоих. Серега – заднюю дверь, Пашка – хвоста.

Слова действительно были злыми, но относились они не к парням, не заслужившим пока кличек, а к тем непредвиденным обстоятельствам, которые он ну никак не ожидал встретить в электричке. Не ожидал, хотя к жизненным пакостям был всегда готов.

– Как пионер, – машинально подумала Крупина, лихорадочно вспоминая, прокручивая назад картинку с самого перрона ковровского вокзала, – Хвост! Еще и хвост! Как же я проморгала? Не меня же он имел в виду… Да… – семь лет вынужденной командировки..

Командировкой она неожиданно назвала свою жизнь в лесничестве, в глухом углу. Глухом – несмотря на пролетающие совсем рядом бесчисленные поезда из Москвы в сторону Нижнего и обратно. И теперь эта командировка заканчивалась.

Хвост она определила сразу, как только процедила – за считанные секунды – сквозь мелкое сито профессиональной оценки пассажиров в передней части вагона. Им мог быть только мужчина средних лет, отличавшийся от остальных и одеждой, и манерой поведения. Пассажиры сейчас замолчали, и беспокойно вертели головами, очевидно тоже почувствовав, как сгустилась атмосфера в вагоне. А этот – определенно москвич – даже не поднял, не отвернул голову от окна. Хотя, несомненно, отметил, как нагло и бесцеремонно рассматривала его Крупина. Не смотрел он и на четверку, на которых все чаще останавливались взгляды его соседей.

Сейчас из передней части вагона можно было видеть толстые, напряженные затылки двух бойцов, и лица – Волчары и «якоря». Последний был явно испуган, так что вцепился в свой портфель уже двумя руками – словно в нем была защита от страшной действительности окружающего мира. А вот в лицо Волчары, как бы он не стремился оставаться невозмутимым, было страшно смотреть. Особо глазастые пассажиры могли рассмотреть и тусклую вороненую сталь пистолетов.