Знакомьтесь: МУР - Вениамин Полубинский

Антиобщественную сущность ночлежек очень точно раскрыл еще Фридрих Энгельс. Он писал, что всякая из ночлежек является очагом преступности и ареной возмутительных деяний, которые без этой насильственной централизации порока никогда, может быть, не были бы совершены.

Трущобы Хитровки блестяще иллюстрировали эти выводы.

Обитатели дна строго придерживались «субординации» при расселении по ночлежным домам. У содержателя квартиры, дававшего приют перекупщицам краденого, никогда не квартировал вор. Нищего не принимали в ночлежке, облюбованной барышниками. Столь же строго неписаный «табель о рангах» соблюдали и посетители местных трактиров. Каждый посещал питейное заведение лишь своего разряда.

В нижнем этаже румянцевской ночлежки помещался трактир, который хитровцы называли между собой «Сибирью». Здесь собирались преимущественно воры и скупщики краденого. Люд рангом пониже — барышники и нищие — облюбовали себе «Пересыльный». И хотя располагался он рядом с «Сибирью», хитровская мелкота туда не совалась. Питейный люкс помещался в доме Ярошенко и носил название «Каторга». В этом притоне кутили «сливки» Хитровки — громилы, грабители, народ «деловой».

Обитатели хитровских ночлежек признавали лишь свои неписаные законы да пудовые кулаки двух городовых 3-го участка Мясницкой полицейской части Рудникова и Лохматкина. Эти блюстители порядка, несшие здесь службу вплоть до Октябрьской революции, знали большинство хитровцев в лицо и умели неплохо с ними ладить. Большой знаток московских трущоб, писатель и журналист Владимир Алексеевич Гиляровский в одном из своих очерков привел примечательный разговор следователя по особо важным делам городского суда с городовым Рудниковым:

«— Правда ли, что ты знаешь в лицо всех беглых преступников на Хитровке и не арестуешь их? — поинтересовался судебный чиновник у полицейского.

— Вот потому двадцать годов и стою там на посту, а то и дня не простоишь, пришьют, — ответил страж порядка. — Конечно, всех знаю».

Хитровцы тоже хорошо знали своих городовых. Поэтому многие из тех, кто жил в неладах с законом, годами скрывались здесь от его «всевидящего ока», не опасаясь попасть в руки правосудия.

Хитров рынок был типичным образчиком дна империи Романовых. Не случайно, когда в 1902 году Московский Художественный театр готовил первую постановку пьесы Максима Горького «На дне», К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко с группой артистов театра именно здесь знакомились с трущобной жизнью. А художник театра В. А. Симов писал эскизы своих знаменитых декораций к горьковской пьесе прямо в притонах Хитровки.

«Экскурсия на Хитров рынок, — вспоминал позже К. С. Станиславский, — лучше, чем всякие беседы о пьесе, разбудила мою фантазию и творческое чувство. Явилась натура, с которой можно лепить живой материал для творчества образов».

Но не единой Хитровкой славилась Москва в дореволюционные годы. Москвичи знали с десяток других, не менее примечательных мест трущобного мира в городе. Просто наша прогулка по центру старой Москвы началась отсюда.

Поднимемся от Хитрова рынка, именовавшегося в обиходе просто Хитровкой или Хивой, по Солянке на Старую площадь и вступим в Китай-город. Путеводитель «Москва и окрестности» 1896 года сообщает:

«Китай-город… служит средоточием многомиллионной торговой деятельности Москвы. В нем идет как бы постоянная ярмарка, торжище… Это — Сити г. Москвы».

«Московское Сити» выглядело весьма многолико.

«Стоит только спуститься по одной из лестниц, идущих от Варваровки (нынешняя улица Разина. — В. П.), вниз по направлению к той стене Китай-города, которая примыкает к Москве-реке, из кварталов европейского типа вы сразу попадаете в трущобный мир старой Москвы. Тут все характерно: и грязные кривые переулки, и двухэтажные, с обсыпавшейся штукатуркой, жалкого вида домишки, сплошь облепленные примитивными вывесками, и внутренние дворы со специфическими чертами социального дна… Но и здесь, как и везде в Китай-городе, кипит бойкая торговая жизнь, хотя и особого рода, — жизнь, дирижером которой является мелкий барышник, паразитирующий за счет ремесленной бедноты; здесь нашла себе приют шумная страстная биржевая спекуляция — только в ином масштабе, чем там на Ильинке или в «Славянском базаре».

Так описывает эту часть города путеводитель «Москва» 1915 года.

Отсюда, через Красную площадь, выйдем на Охотный ряд. Мы попали, как свидетельствует «Всеобщий путеводитель по Москве и окрестностям» 1916 года, на «центральный рынок Москвы с многомиллионными оборотами». Но это было и самое грязное место в центре города. Портящиеся мясо, рыба, овощи издавали такое зловоние, что «охотнорядский дух» чувствовался за много кварталов отсюда.

Пройдем через плотную толпу торговцев с корзинами и мешками, шныряющих между ними блинников и воров-карманников, сбитенщиков и профессиональных попрошаек. Перед нами известный московский притон шулеров, налетчиков, барышников и громил — гостиница «Лондон». Стены ее темных номеров видели столько человеческих трагедий и слышали столько излияний, радужных надежд и безысходного горя, что их хватило бы не на одну «Человеческую комедию».

От гостиницы рукой подать до Тверской, или «губернаторской», улицы. Так ее называли потому, что здесь располагался дворец московского генерал-губернатора. Тот самый, в котором ныне помещается Моссовет. Он величаво выпирал вперед, на проезжую часть улицы. Это уже позже архитекторы и строители «осадили» дом назад и выпрямили улицу Горького.

Из книги «Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского» 1831 года узнаем, что перед

«домом генерал-губернатора находится порядочная квадратная площадь и напротив самого дома, к стороне Дмитровки (ныне улица Пушкина. — В. П.) частный дом Тверской части, под оным гауптвахта».

Да, на том самом месте, где сейчас на Советской площади зеленеет сквер, до революции помещался 2-й участок Тверской полицейской части с тюрьмой, гауптвахтой, пожарной командой и моргом. Сюда везли буянов из гостиниц и трактиров, воров и бродяг, задержанных в центре города. Для пьяниц тут имелась специальная «пьяная комната» или «холодная», некий прообраз медвытрезвителя. В тюрьму полицейской части, не без основания именуемую «клоповником», доставляли арестованных преступников, а в морг — подобранные на улице трупы их жертв.

По соседству с Тверской частью, так сказать, под полицейским оком, размещались самые затрапезные трущобы — известные всей Москве Черныши, или Олсуфьевский дом. Управлял этим огромным, по тем временам, четырехэтажным домом с многочисленными надворными постройками и пристройками квартальный из бывших городовых. Ни в трущобы, ни в меблированные комнаты, которые содержала некая Чернышова, полиция не смела носа сунуть, побаиваясь управляющего, состоявшего одновременно порученцем для личных услуг при генерал-губернаторе.

По существовавшему в те времена порядку, установленному «отцами города», во время полнолуния — видна ли луна на небосклоне или прячется за густыми тучами — уличные фонари нигде не зажигались. Даже «губернаторская» улица утопала во мраке ночи. Известный писатель Борис Лавренев, обращаясь к юному поколению советских граждан, вспоминал свое детство. Есть в его воспоминаниях и описаний ночного российского города дореволюционной поры:

«Никакого света на улицах нет. Кромешная тьма. Лишь кое-где на пуховик пыли ложится бледная полоска света керосиновой лампочки, тускло горящей за окном в этот поздний час. В ночную тишину врывается вдруг отчаянный вопль: «Караул! Грабят!» Крик обрывается стоном, и снова тишина. Продолжая наш путь, мы неожиданно натыкаемся на лежащего в пыли человека. Он хрипло дышит. Зажигаем спичку и видим, что человек держится рукой за бок и между его пальцами текут струйки крови. Он еще жив, но глаза его уже тускнеют… Истекая кровью, ограбленный бандитами человек умирает на улице. Никто не поможет. Никто не рискнет выйти на улицу, боясь за свою жизнь. И зачем особенно беспокоиться? Это самое обычное ночное происшествие на этих улицах. Утром пройдет городовой, остановит проезжающего ломовика. Вдвоем они грубо, как мешок, бросят мертвое тело на подводу и свезут в морг».

Не удивительно, что в дореволюционную пору Москва с наступлением темноты цепенела в потемках. Улицы ее словно вымирали. Лишь редкие прохожие, спешившие под защиту собственных квартир, да какие-то подозрительные типы в подворотнях изредка попадались навстречу. Добропорядочный обыватель рано отходил ко сну. Зато оживали трактиры и кабаки, всевозможные притоны и тайные игорные дома, здесь жизнь начинала бить ключом.