Я меняю мир. Книга 2. Становление - В. Ли

Замечаю интерес к себе, ко мне также приглядываются. Кто-то, не скрывая своего внимания, как несколько девушек, а кто-то тайком, мимолетными взглядами. Неравнодушие девушек мне понятно, мой магнетизм манит помимо их воли. Но и среди ребят чувствую что-то вроде притяжения ко мне, как слабые тянутся к сильному, неосознанно надеясь на защиту и покровительство. Те двое, которых я посчитал возможными друзьями, тоже из них.

Но есть и другие, чьи чувства добрыми никак не назовешь. Зависть, соперничество, желание оттеснить и занять общее внимание – такая смесь эмоций идет от двух ребят явно не из простых семей. Ухоженные высокомерные лица, свободная манера держать себя, дорогая одежда от известных кутюрье. По-видимому, дома и в ближайшем окружении избалованы общим поклонением, считают его должным и от других. Схватываться с ними за лидерство у меня нет никакого желания, постараюсь решить проблему мирным путем. Доброе слово, внушенное нужным образом, может многое, такая мысль приходит из самого сердца. Нельзя на зло отвечать тем же, тем самым оно только множится.

Стоп! Откуда такое благодушие, непротивление злу насилием?! Явно навеяно чем-то сторонним, никогда беззубой толстовщиной не страдал. На удар отвечал ударом, защищал себя и ближних, несмотря ни на какие жертвы. Сразу приходит мысль – не обошлось без вмешательство святого источника, наделившего меня даром сопереживания и вселенской доброты. Это что, теперь мне надо с самим собой бороться, защищать добро кулаками или подставлять вторую щеку? Да, услужил мне божий дар, каждый значимый шаг придется ступать с оглядкой на него. Хорошо еще, что он не подчинил мой разум и душу, только исподволь подталкивает.

Отставил в сторону проблемы со святым даром и мажориками, будущее покажет, вслушался в речь куратора. Он тоже повторил о загруженности учебным материалом на первом курсе и вообще, первые два года считаются самыми трудными для студентов. Потом перечислил предметы, которые будем проходить, их полтора десятка. В большинстве совершенно новые, не такие, как в университете, – нормальная анатомия, латинский язык, медицинская биология и общая генетика, биофизика, история медицины и фармации, гистология. Из более-менее известных – иностранный язык, биология с экологией, общая и органическая химия, история.

После собрания подошел к юноше, которому, как мне показалось, поддержка на первых порах более нужна. Ваня Савченко, как его назвал куратор, высокий и худощавый, с тонким умным лицом. Не надо быть физиономистом или психологом, чтобы понять о его тонком душевном складе, хрупком и отзывчивом. Волнение, застенчивость, неуверенность, какие-то переживания – все эмоции отражались на живом лице, меняющемся каждый миг. Заметно по ранним морщинкам и складкам, что в жизни ему досталось не мало огорчений, но нет в нем обиды и злости, глаза светятся мечтательностью и ожиданием лучшего, как у ребенка.

Интерлюдия

Ваня рос у матери один. Отца у него не было. Конечно, не в буквальном смысле, он у всех должен быть. Но мальчик никогда не видел и не знал о нем, пока случайно не услышал соседок-сплетниц, обсуждающих у колодца мать. Они не заметили Ваню, затаившегося неподалеку за плетнем, он играл в прятки с ребятами. Тетя Лиза, сварливая и постоянно недовольная соседка, громко высказывалась товарке визгливым голосом:

– Представляешь, Соня, эта тихоня вздумала меня поучать! Я-де не слежу за детьми, они при живой матери без присмотра. Какое ей дело до моих, пусть смотрит за своим! Нагуляла невестимо от кого, поди от прохожего молодца, а все туда же, воспитывает. Пусть Клава учительница, но ко мне не лезет, так и сказала ей. Педагог нашлась!

Что ответила тетя Соня, Ваня не слышал, сказанные слова отозвались гулом в его ушах, обида за мать и слезы душили десятилетнего мальчика. Дома он не сказал ничего матери, только больше ласкался к ней. Жалость к самому родному человеку переполняла его сердце, как и горечь из-за чужого и далекого отца, бросившего их. Мать он не расспрашивал о неведомом родителе, боялся расстроить, а она не рассказывала, даже не упоминала о нем.

И до этого дня мальчик отличался от сверстников избыточной впечатлительностью. Какое-нибудь рядовое происшествие, проказы детей легко выводили его из душевного равновесия. Ваня мог заплакать взахлеб или замыкался в себе, забивался в угол. Ребятишки же смеялись над ним, называли нюней или маменьким сыночком, и он все больше отдалялся от них, искал уединения. Здесь его спасали книги, мама приохотила Ваню к ним, как он только научился читать. Мальчик перечитал школьную библиотеку, даже книги для старшеклассников, многое, может быть, не понимая. Всем сердцем переживал за героев, радовался и горевал с ними, его фантазия рисовала как наяву картины происходящих событий

К семнадцати годам вырос робким и застенчивым юношей, избегающим шумных компаний одноклассников. Друзей у него не было, как и любимой девушки. Ваня скрывал от других свои порывы и мечты, боясь насмешек не слишком деликатных ровесников. Единственно в какой-то мере раскрывался перед матерью, беззаветно любящей и переживающей за него. Она видела его неспособность постоять за себя, непрактичность в жизненных ситуациях, чрезмерную для почти взрослого сына романтичность и душевную отзывчивость, привитую героями книг. Винила себя, но продолжала опекать Ваню, всеми возможностями оберегала от напастей жестокого мира.

Отрадой для нее стали немалые успехи сына в учебе. Ваня заканчивал школу среди лучших, только по нескольким предметам не дотягивал до пятерок. С выбором будущей профессии сомнений не испытывал, еще с восьмого класса готовился стать врачом. Стремление помогать другим от недугов и страданий органично вплелось в нравственные идеалы юноши, в нем он видел свое будущее. Мама поддержала намерения сына, хлопотала с выбором учебного заведения, предприняла все усилия для успешного поступления своего непрактичного, витающего в облаках, сына. На время экзаменов приехала с ним в столицу, едва ли не за руку водила в институт. И, наверное, большее счастье после зачисления Вани испытывала мама, чем сын. Радость и гордость переполняли сердце многострадальной терпимицы, не слишком много от жизни ей доставалась подарков.

Конец интерлюдии

С приветливой улыбкой протягиваю руку для пожатия:

– Давай познакомимся ближе. Евсеев Сережа.

Юноша тоже улыбнулся, но как-то нерешительно, робко, а потом ответил, пожимая мою руку: – Ваня Савченко.

– Ваня, предлагаю пойти в какое-нибудь кафе поблизости, посидим, поговорим. Не против?

Тот засмущался, а потом произнес виноватым голосом:

– Сережа, я не против, только меня мама ждет, переживает.

Да, думаю, похоже Ваня из маменьких сыночков, не решается чем-то ее беспокоить. Примерно такое предполагал, отвечаю самым доброжелательным тоном:

– Ничего страшного. Вместе поедем к ней, заодно она увидит, с кем будешь учиться ты.

Ваня только кивнул, мы отправились на выход. Как только вышли за ворота института, Ваня дернулся в сторону остановки, я остановил его: – Поедем на моей машине, она здесь рядом, на стоянке.

Моя Камри подивила впечатлительного юношу. Я поддерживал свою красавицу в приглядном состоянии, она отсвечивала на солнце свежим лаком, все еще как новенькая. Да и в салоне у меня в порядке, чисто и аккуратно. Ваня сел, восхищенно крутя головой, высказался: – Красивая машина!

В дороге мы разговорились, Ваня рассказал немного о себе. Он из небольшого городка на краю нашей области. Отца нет, мама учительница истории, работает в той же школе, какую закончил Ваня. В какой-то момент разоткровенничался и признался:

– Сережа, я сам хотел подойти к тебе, но постеснялся. Ты такой важный, серьезный. И одет очень хорошо, наверно, дорого. Мне об этом и не мечтать, у нас с мамой денег мало, лишние расходы не потянем.

Успокаиваю волнующегося юношу:

– Не беспокойся, для меня главное – что в человеке внутри. А одежда, деньги – дело наживное, все у тебя впереди.

Ваня с мамой снимали комнату в частном доме на окраине города, добирались к нему почти час. По пути я еще останавливался у цветочного магазина, взял букет роз, в соседней лавке набрал сладостей к чаю. Припарковал машину у ворот небольшого дома, за ними забрехала собака, слышно как она металась на цепи. Ваня тут же принялся объяснять: – Она на цепи, до нас не достанет.

В дом вошли через отдельный вход под несмолкающий лай пса, рвущегося к нам. Прошли небольшие сени, затем кухню, в жилой комнате застали женщину средних лет, она гладила мужскую рубашку на столе.

Ваня сразу представил меня:

– Мама, познакомься с Сережей Евсеевым, он в одной группе со мной. Мы сегодня встретились на собрании, Сережа уговорился приехать к нам, пообщаться поближе.