Рыбаки - Чигози Обиома

Ходили гуськом и, стоило преодолеть заросли крапивы, бросались к реке, точно обезумевшие. Старшие ребята – Соломон, Икенна и Боджа – переодевались в грязную одежду. Затем становились у воды и забрасывали удочки, погружая крючки с наживкой в воду. И хотя рыбачили они, как люди племени йоре, прирожденные рыбаки, наловить получалось лишь совсем мелких рыбешек размером с ладонь или сомиков – более трудной добычи – и изредка тилапии. Остальные баночками зачерпывали из воды головастиков. Мне они нравились: такие гладкие, с непропорционально большими головами и почти бесформенные, похожие на миниатюрных китов. Я с восхищением следил, как они неподвижно висят под водой, ловил их и до черноты на пальцах тер серую слизь, покрывающую их кожу. Порой нам попадались ракушки или пустые панцири давно умерших членистоногих. Мы ловили улиток, чьи раковины округлой формой напоминали древних моллюсков. Мы находили зубы зверей, принимая их за свидетельства минувших эпох, потому что Боджа с пеной у рта доказывал, что они принадлежали динозаврам, и забирал их себе. Еще попадались змеиные выползки, у самой кромки воды, да и много другого интересного.

Лишь однажды удалось поймать по-настоящему крупную рыбу – ее и продать было нестыдно. Я часто вспоминаю тот день. Вытащил ее Соломон: рыбина была просто огромная, крупнее любых речных обитателей, которых нам доводилось видеть в Оми-Але. Икенна с Соломоном отправились на близлежащий продуктовый рынок и спустя чуть больше получаса вернулись с пятнадцатью найрами. Наша доля составила шесть найр, и домой мы возвращались безумно довольные. С тех пор мы стали рыбачить с еще большим рвением, подолгу потом не ложась спать и обсуждая очередной проведенный у реки день.

Рыбалке мы отдавались всей душой, словно у берега собиралась толпа преданных зрителей и следила за нами, подбадривая криками. Мы не обращали внимания ни на запах зеленых вод, ни на крылатых насекомых, каждый вечер тучами роившихся над берегом, ни на тошнотворный вид водорослей и листьев, образовавших рисунок в виде карты проблемных регионов у дальнего конца берега – там, где из воды торчали варикозные стволы деревьев. Мы ходили на реку ежедневно, одетые в тряпье и старую одежду, таская с собой ржавеющие банки, дохлых насекомых и слипшихся червей. Рыбалка приносила нам большую радость, даже несмотря на трудности и скудный улов.

Теперь, когда я вспоминаю те дни, что происходит все чаще, поскольку у меня есть свои сыновья, я понимаю: наши жизни и наш мир изменились в один из таких походов к реке. Ведь именно там время обрело для нас значение – у берега реки, на которой мы стали рыбаками.

2. Река

Оми-Ала была страшной рекой.

Жители Акуры давно отвергли ее, словно дети, забывшие мать. Однако прежде она была чиста и снабжала первопоселенцев рыбой и питьевой водой. Она окружала Акуре, текла, змеясь, через город и, как и многие подобные реки в Африке, некогда почиталась за божество, люди поклонялись ей. Устраивали святилища в ее честь, прося обитателей речных глубин: Ийемоджу, Ошун, русалок и прочих богов и духов – о заступничестве и помощи. Все изменилось, когда из Европы прибыли колонисты и принесли с собой Библию. Она отвернула от Оми-Алы поклонников, и люди – по большей части теперь христиане – стали видеть в реке зло.

Колыбель была осквернена, ее теперь окружали мрачные слухи, один из которых гласил, что у ее вод совершаются языческие ритуалы. Подтверждением служили трупы, тушки животных и разные ритуальные предметы, плавающие на поверхности воды или лежащие на берегу. Потом, в начале 1995 года, в реке нашли изувеченный и выпотрошенный труп женщины. Городской совет тут же ввел комендантский час: доступ к реке был запрещен с шести вечера до шести утра. На реку перестали ходить. С годами таких случаев становилось все больше, они очерняли историю Оми-Алы, пятнали ее имя: одно только упоминание о ней вызывало омерзение. К тому же рядом с ней расположилась печально известная по всей стране религиозная секта: Небесная церковь, или Церковь белых одежд. Ее последователи ходили босиком и поклонялись водяным духам. Родители, узнай они о том, что мы ходим на реку, сурово наказали бы нас, однако мы не задумывались об этом, пока соседка – мелкая торговка, ходившая по городу с подносом жареного арахиса на голове, – не засекла нас по пути с реки и не донесла матери.

Дело было в конце февраля, и мы к тому времени рыбачили уже почти полтора месяца. В тот день Соломон вытащил крупную рыбу. Мы запрыгали от восторга, глядя, как она извивается на крючке, и принялись распевать сочиненную Соломоном рыбацкую песню. Мы всегда пели ее в особо радостные моменты вроде этого – когда видели агонию рыбы.

Это была переделка известной песенки: ее исполняла неверная супруга пастора Ишавуру, главная героиня самой популярной тогда в Акуре христианской мелодрамы «Высшая сила». Песенку свою женушка пела, возвращаясь в лоно церкви после отлучения. И хотя идея пришла в голову Соломону, почти каждый из нас предложил что-то свое. Боджа, например, придумал поменять «мы застукали тебя» на «тебя поймали рыбаки». Мы заменили свидетельство о силе Господа отвращать от лукавого нашим умением держать рыбу крепко и не давать сорваться. Результат нам так нравился, что мы порой напевали песню дома и в школе.

Bi otiwu o ki o Jo, Пляши вовсюki o ja, и бейся, рвись,

Ati mu o, Поймали мы тебя,o male lo mo. ты не сбежишь.

She bi ati mu o? Ну что ты поймана?O male le lo mo o. Ты не сбежишь, поверь.

Awa, Apeja, ti mu o. Тебя поймали мы, мы – рыбаки.

Awa, Apeja, Тебя поймали рыбаки,ti mu o, o ma le lo mo o от нас ты не сбежишь!

В тот вечер, когда Соломон поймал здоровенную рыбину, мы пели так громко, что к нам вышел старик, священник Небесной церкви. Босой, он ступал совершенно бесшумно, точно призрак. Когда мы только пришли на реку и заприметили поблизости церковь, то моментально включили ее в список своих приключений. Через открытые окна красного дерева подглядывали за прихожанами, бесновавшимися в зале, – стены внутри были покрыты облупившейся голубой краской, – и пародировали их дерганые танцы. Один лишь Икенна счел недостойным смеяться над священнодействием.

Я ближе всех находился к тропинке, по которой пришел старик, и первым его заметил. Боджа был у противоположного берега и, бросив при виде священника удочку, устремился на сушу. Та часть реки, на которой мы рыбачили, оставалась скрыта с обеих сторон вытянутыми зарослями кустарника, и воду можно было увидеть, лишь свернув с прилегающей дороги на изрезанную колеями тропку и продравшись через подлесок. На берегу старик остановился и взглянул на две баночки, плотно сидящие в неглубоких ямках, которые мы вырыли голыми руками. Увидев содержимое банок, над которым вились мухи, он отвернулся и покачал головой.

– Это еще что? – спросил он на чуждом для меня йоруба. – Что вы разорались, как пьяная толпа? Разве не знаете, что тут рядом храм Божий? – Развернувшись всем телом в сторону тропинки, он указал на церковь. – Неужто в вас нет ни малейшего почтения к Господу, а?

Нас учили: если старший спрашивает о чем-то с намерением пристыдить тебя, то отвечать – пускай даже ты легко можешь ответить – невежливо. Поэтому Соломон просто извинился.

– Простите нас, баба, – произнес он, сложив ладони. – Мы больше не будем.

– Что вы ловите в этих водах? – не обращая на него внимания, спросил старик и указал на реку, цвет которой к тому времени сделался темно-серым. – Головастиков, сомиков? Что там? Шли бы вы по домам. – Он поморгал, по очереди глядя на каждого из нас. Игбафе не удержался и сдавленно хохотнул, за что Икенна шепнул ему: «Болван». Правда, было уже поздно.

– По-твоему, это смешно? – спросил старик, глядя прямо на Игбафе. – Мне жаль твоих родителей. Уверен, они не знают, что ты здесь бываешь, а узнав, сильно расстроятся. Разве вы не слышали, что власти запретили приходить сюда? Ох уж это молодое поколение. – Старик изумленно огляделся и произнес: – Останетесь вы или уйдете, больше так не кричите. Поняли?

Тяжело вздохнув и снова покачав головой, он развернулся и пошел прочь. Мы же разразились хохотом и ну изображать его, такого худого в просторном белом одеянии, похожего на ребенка в пальто не по размеру. Мы хохотали над его страхом перед рыбой и головастиками (на наш улов он взирал с ужасом) и над тем, как воняет у него изо рта (это мы, впрочем, придумали, поскольку стояли далеко и не могли унюхать никакого запаха).

– Этот старик – совсем как Ийя Олоде, сумасшедшая женщина. Хотя говорят, она еще хуже, – сказал Кайоде. В руке у него была жестяная банка, и в этот момент она накренилась; ему пришлось накрыть ее ладонью, чтобы рыбешки с головастиками не оказались на земле. Из носа у него текло, но он, казалось, не замечал висящей под носом белесой тягучей нити. – Она вечно танцует где-то в городе – чаще всего макосу. Пару дней назад ее прогнали с большого базара Оджа-Оба. Говорят, она там присела в самом центре и нагадила прямо у лавки мясника.