Рыбаки - Чигози Обиома

Скиппи на экране только что сразилась с гремучей змеей: всякий раз, как змея пыталась ужалить ее, кенгуру совершала немыслимые прыжки, – и теперь облизывала лапы.

– О, терпеть не могу, когда эта тупая Скиппи вот так лижет лапы! – вспылил Икенна.

– Она только что сражалась со змеей, – заметил Обембе. – Ты бы видел…

– Тебя кто спрашивал? – прорычал Икенна, вскочив на ноги. – Я говорю: тебя кто спрашивал?

В порыве гнева он пнул детский стульчик на колесиках, да с такой силой, что тот врезался в полку, где стояли телевизор, видеоплеер и телефон. Фотография отца – еще молодого банковского клерка – в рамке и под стеклом упала за шкаф. Стекло разбилось на мелкие осколки.

– Кто тебя спрашивал? – повторил Икенна; судьба драгоценного отцовского портрета его не тревожила. Он нажал красную кнопку на панели телевизора, и экран погас.

– Оya, а ну все по комнатам! – крикнул он.

Мы с Обембе сломя голову убежали к себе и уже оттуда услышали, как Икенна произнес:

– Боджа, а ты чего ждешь? Я же сказал: все.

– Что, Ике, и я тоже? – поразился Боджа.

– Да, я сказал: все!

Боджа молча утопал к себе в комнату и хлопнул дверью. Когда мы все ушли, Икенна снова включил телевизор и стал смотреть его – один.

Сейчас я думаю, что именно тогда между Икенной и Боджей – там, где прежде не было и тени барьера, – залег фундамент стены. Наша жизнь приняла иную форму, наступило новое время, когда ревут от гнева черепа и взрываются бездны. Наши старшие братья перестали разговаривать. Боджа, точно падший ангел, рухнул с небес на землю – туда, где давно уже томились мы с Обембе.

Когда метаморфоза Икенны еще только началась, мы все верили, что рука, стиснувшая его сердце, скоро разожмется, но дни сменяли друг друга, а Икенна все отдалялся от нас. Через неделю или около того он, горячо поспорив с Боджей, побил его. Мы с Обембе сидели у себя, когда это произошло, – старались не оставаться в гостиной вместе с Икенной, зато Боджа часто там задерживался. Должно быть, его назойливость и разозлила Икенну. Я слышал только звуки ударов да крики: братья спорили и ругались друг на друга.

Все случилось в субботу, и мать – которая по субботам больше не работала – дремала у себя в спальне. Но когда поднялся шум, она выбежала в гостиную – завернутая во враппу от груди до пояса, потому что кормила расплакавшуюся Нкем. Сперва она пыталась докричаться до Икенны и Боджи: «Хватит драться!» – но те не слышали ее. Тогда она встряла между ними и разняла, однако Боджа все равно не отпустил футболку Икенны. Тот попытался высвободиться и так яростно дернул Боджу за руку, что нечаянно сорвал с матери враппу.

– Ewooh! – вскричала мать, оставшись в трусах. – Вы что, проклятья на свои головы ищете? Смотрите, что натворили: совсем раздели меня. Вы хоть знаете, что это значит – увидеть меня голой? Вы хоть знаете, что это святотатство – alu? – Она снова завернулась в платок. – Я все, все до последней мелочи, расскажу о вас Эме, даже не сомневайтесь.

Она защелкала пальцами перед их лицами. К тому времени они, тяжело дыша, разошлись.

– А теперь скажи мне, Икенна, что тебе сделал Боджа? Из-за чего вышла драка?

Икенна сбросил футболку и зашипел на мать. Это было немыслимо: шипеть на старшего в культуре игбо означает самым непростительным образом выказать непокорство.

– Что, Икенна?

– Да, мама, – ответил он.

– Ты шипел на меня? – спросила мать, сперва по-английски, а потом, сложив руки на груди, повторила на игбо: – Obu mu ka ighi na’a ma lu osu?

Икенна промолчал. Он отошел к креслу, на котором сидел до драки, и, подобрав футболку, направился к себе в комнату. Он так сильно хлопнул дверью, что на окнах задребезжали жалюзи. Мать, пораженная столь наглой выходкой – сын посмел отвернуться от нее и уйти во время беседы, стояла, раскрыв рот. Она гневно смотрела на дверь его комнаты. Она уже хотела ворваться к нему и научить уму-разуму, но тут заметила, что у Боджи разбита губа. Он прижимал к окровавленному рту покрытую малиновыми пятнами футболку.

– Это он тебя так? – спросила мать.

Боджа кивнул. Глаза у него покраснели; он давился слезами, но не плакал, потому что это значило бы, что он проиграл. Мы с братьями после драк плакали редко, даже если нам отвешивали серьезных тумаков и попадали в самые уязвимые места. Мы сдерживали слезы и, только оставшись наедине с собой, давали чувствам волю.

– Отвечай! – прикрикнула мать. – Оглох?

– Да, мама, это он.

– Onyе — кто? Ике-нна?

Уперев взгляд в окровавленную футболку, Боджа снова кивнул. Мать подошла к нему и коснулась разбитой губы, но Боджа скривился от боли. Не сводя глаз с раны, мать отступила на шаг.

– Говоришь, это сделал Икенна? – снова спросила она, как будто Боджа еще не ответил.

– Да, мама, – подтвердил он.

Мать снова затянула враппу, на этот раз потуже. Затем быстро подошла к двери в комнату Икенны и принялась барабанить в нее, требуя отворить. Икенна не отвечал, и тогда она принялась сыпать угрозами, по временам цыкая языком, чтобы придать словам больше весу.

– Икенна, если сейчас же не откроешь, я покажу тебе, что я – твоя мать и что ты пришел в этот мир из моего живота.

Теперь, когда в ход пошло цыканье, долго ждать не пришлось – дверь открылась. Мать вошла и сразу накинулась на Икенну. Последовала яростная схватка: Икенна вел себя крайне непочтительно и ругался в ответ. На каждую оплеуху грозил ответить ударом, чем сильнее злил мать и получал еще больше шлепков. Икенна громко плакал и упрекал мать, что она его ненавидит, ведь это Боджу надо наказывать – за то, что спровоцировал драку. В конце концов он выбежал в дверь, оттолкнув мать. Она упала, поднялась и кинулась было за ним, но снова потеряла враппу. Когда мать выбежала в гостиную, Икенны уже и след простыл. Снова обмотав враппу вокруг груди, мать поклялась:

– Небо и земля мне свидетели, – она коснулась языка кончиком указательного пальца, – пока не вернется отец, Икенна, ты в этом доме еды не получишь. Плевать, где и как ты будешь есть. – Она говорила сквозь слезы. – Только не в этом доме. Пока Эме не вернется, здесь тебе еды не будет.

Она обращалась, скорее, к нам – мы с братьями сгрудились в гостиной, – и к посторонним, к соседям в первую очередь, которые наверняка подслушивали из-за обсиженного ящерицами забора. Сам-то Икенна убежал: перешел, наверное, улицу и отправился на север в сторону Сабо – по грунтовой дороге, что вела дальше, в ту часть города, где за тремя школами возвышались старые холмы, в ветхом здании ютился кинотеатр, а с минарета крупной мечети каждое утро из мощных динамиков раздавалось пение муэдзина. В тот день Икенна домой не вернулся. Спал он где-то в другом месте, но никому потом не сказал где.

Мать всю ночь расхаживала по дому в тревоге, ожидая, что вот-вот в наружную дверь постучится Икенна. В полночь все же заперла ворота на замок – в те дни в Акуре часто случились вооруженные ограбления – и села со связкой ключей у входной двери. Нас она развела по комнатам; один только Боджа остался в гостиной, не решаясь пойти в свою спальню: так он боялся Икенны. Мы с Обембе, правда, тоже глаз не сомкнули, лежали и прислушивались: мать почти не сидела на месте, то и дело вскакивала и выбегала во двор: ей мерещился стук в ворота, – однако возвращалась она неизменно одна.

Позднее начался ливень. Мать принялась звонить отцу, однако трубку никто не снял. Вслушиваясь в повторяющиеся звуки – бип-бип, бип-бип, – я представлял, как отец сидит в новом доме, в опасном городе, и, надев очки, читает выпуск «Гардиан» или «Трибьют». Но вот начались помехи, и этот образ пропал. Мать положила трубку.

Я не заметил, как заснул. Просто внезапно вместе с братьями очутился в нашей деревне Амано, близ Умуахии. Мы играли в футбол – двое надвое – у берега реки. Боджа ударил по мячу, и тот улетел на мостик, который некогда служил единственным средством переправы. Его во время гражданской войны в спешке возвели биафрийские солдаты – предварительно взорвав основной мост, чтобы иметь путь к отступлению на случай вторжения нигерийских войск. Мостик был скрыт в лесу. Сделанный из досок и скрепленный продетыми в ржавеющие металлические петли толстыми веревками, без перил, так что держаться было совершенно не за что, он тянулся от одного каменистого берега к другому. Россыпь камней и валунов пролегла от холмистой части леса и уходила под воду, но под мостиком виднелась у самой поверхности.

Икенна без лишних раздумий помчался к мосту, и вот он уже на середине. Но стоило ему подобрать мяч, как он понял, что попал в беду. Дрожа, Икенна поглядел в пропасть под собой, и в пропасти ему открылось видение своей смерти: он упадет и разобьется о камни. Охваченный ужасом, Икенна завопил:

– Помогите! Помогите!

Напуганные не меньше его, мы закричали в ответ:

– Ике, давай к нам, сюда!

Послушавшись нашего совета, он раскинул руки в стороны – мяч ухнул вниз – и двинулся к нам. Ступая медленно, точно вброд через лужу густой грязи. Он шел, опасно покачиваясь, но тут доски – старые и гнилые – треснули, и мостик развалился на две части. Икенна вместе с трухлявыми досками и металлическими кольцами полетел вниз; раздался вопль о помощи. Икенна все еще падал, когда я, внезапно пробудившись, услышал голос матери: она распекала Икенну за то, что тот подвергает свою жизнь опасности, ночуя где попало, и еще вернулся простуженный.