Мертвая авеню - Диана Клепова

Следовало убить его. Будущее человечества за жестокостью. Если заразился он, от него заразятся и другие. Оставив его в живых, я лишь отложу неизбежное, только с большими потерями.

Но отголоски старого Джейсона не позволят мне пустить пулю в голову лучшего друга до тех пор, пока я не лишусь надежды.

До Гудзона было совсем немного. Если будем идти в темпе, к ночи мы уже будем в городе. В безопасном городе, что важнее.

Я делал это ради Лили. Она неизменно оставалась моим якорем, даже после того, как погибла. Она бы не хотела, чтобы я закончил так же. И поэтому я буду бороться до последней капли крови.

Неожиданно Мия толкнула «К» в грудь. Тот отшатнулся, но удивленным не выглядел, как будто этого и ожидал. На вид ему легко можно было дать двадцать пять, но вел себя «К» так, будто ему не меньше семидесяти. В таком возрасте многие старики смиренно ждут смерти и говорят все напрямую.

Прямолинейность «К» иногда выводила меня из себя. Часто возникало острое желание врезать ему по физиономии. Это не исправило бы ситуацию, но зато мне бы от этого полегчало.

Может быть, такую ненависть к несчастному «К» питал только я. После пожара я сильно ожесточился и много из-за чего раздражался. В приступы моей ярости можно было даже подумать, будто я болен чумой. Все бы так подумали и пристрелили меня, точно хромую лошадь в Средневековье, если бы не понимали, что эти перемены в поведении были вызваны тем, что я лишился сестры. Гарантии того, что я здоров, впрочем, все равно не было.

Четыре недели назад мы встретили сумасшедшего старика, который бежал из Нью-Йорка. Он выглядел, как сумасшедший. Он говорил, как сумасшедший. Он трясся, как сумасшедший. Он, очевидно, был инфицирован.

– Не идите в город, – повторял он и хлопал стеклянными глазами. – Не идите в город!

Оливия – женщина лет тридцати пяти, – не задумываясь, всадила пулю ему в сердце. Я так пока не умел. Эта миниатюрная женщина с темными волосами и грубоватыми чертами лица была нашим лидером.

В семь часов Оливия подняла всех на ноги, и мы двинулись в путь. Шли мы на удивление быстро – к полудню уже были далеко от места ночлега. Эта женщина превосходила всех нас по сдержанности, целеустремленности и жестокости. Уложить больного ребенка одним выстрелом для нее было раз плюнуть: на вторую неделю дороги она пристрелила своего сына и мужа, подхвативших Капсулу.

Я все ломал голову: хорошо это или плохо? Хорошо – для нее, плохо – для остальных. Я не знал, всегда она была такого мнения о ценности человеческой жизни, или тут поработал апокалипсис, но ее девизом была следующая фраза: «спасется только тот, кто достоин жить». Такую хорошо бы написать на поздравительной открытке. Оливия была не из тех лидеров, кто стал бы возвращаться за отставшими. Здесь каждый был за себя, и это пришлось принять.

Мы не знали точного времени, но, судя по сумеркам, около восьми часов вечера. До берега реки оставалось минут десять бодрого хода.

Все так и было бы, если бы не…

Внезапно со стороны реки материализовалась фигура. Человек. Женщина. Она судорожно подергивала правой рукой. Я не мог ее разглядеть, но быстро догадался с кем, а точнее, с чем мы столкнулись.

– Вот черт, – тихо выругался я себе под нос.

Из темноты выползли еще двое, трое, четверо. Они появлялись из ниоткуда, окружая нас со всех сторон, как призраки, и становились рядом друг с другом, образовывая замкнутый круг.

Я в очередной раз почувствовал себя загнанной в ловушку овечкой.

– Черт, черт, черт!

Мертвенно-бледные лица были усеяны язвами, а тела покрыты струпьями. Зрелище из себя они представляли отвратительное. Я никогда не смогу спокойно спать.

Мы оказались в почти безвыходной ситуации. Остаться – значило быть сожранным зомби, бежать – значило быть сожранным зомби. Они окружили нас, а это было очень плохо.

Неожиданно Оливия открыла огонь.

Глава 2. «И мир исчез»

Что бы с нами не происходило, это правильно.

Макс Фрай

Эйприл

Хотите оценить всю масштабность катастрофы? Население Нью-Йорка совсем недавно превышало восемь миллионов человек, а сейчас нас осталось не больше четырех тысяч. При этом четверть – беженцы со всего континента.

Люди умирали один за другим, – в их числе мои друзья – а я беспокоилась о своем коте. Эйприл Янг отличалась от других во все времена: как в хороших так и в плохих смыслах.

Эйприл Янг – это я.

Когда кошачий корм заканчивался, я покидала квартиру и шла по Орлеан-Стрит к зоо-магазину. Проделывала это один раз в две недели. Сегодня именно тот день, когда я отправилась за едой для Симбы.

Симба – мой кот. Когда он был котенком, то много кусался. «Кусаться» было его любимой игрой.

– Он укусил меня! – смеялась мама. – Какой же ты хорошенький.

Моя мама – как и я – очень любила животных, поэтому если ее кусал малыш-котенок, она умилялась, а не злилась.

– Совсем как львенок.

Так Симба и получил свое имя.

Я подошла к стеклянной двери «Энимал Сапплайс». На ней висел график работы:

Пн-пт: 9:00 – 21:00

Сб: 9:00 – 20:00

Вс: 10:00 – 19:00

«Без перерывов и выходных»

Теперь это расписание было ни к чему. Отныне «Энимал Сапплайс» работал круглосуточно.

Я открыла дверь и быстро юркнула внутрь. Схватила кошачий корм с витрины и запихнула в рюкзак столько, сколько он мог в себя вместить.

Единственный плюс зомби-апокалипсиса – халява.

Можешь хапать брендовую одежду, о которой когда-то мечтал. Если хочешь, можешь забрать всю продукцию «Эппл» из магазина. Платить не надо. Это бесплатно.

Только вот это все равно тебя не спасет.

Сейчас самый спрос на еду и оружие, но точно не на халявный «Ориджин». Пока конкурентов у меня не было – вряд ли получится найти еще одну дурочку, которая беспокоится о жизни кота во время чумы.

Я вышла на улицу с разбухшим рюкзаком за спиной. Раньше Орлеан-Стрит была довольно людной. А что теперь? Я здесь одна. Совсем одна на целой улице.

Не помню, что я сделала сначала, кажется, пронзительно закричала. С неба камнем летело чье-то тело. Но я не возьмусь сказать, что было раньше – мой крик или удар тела об асфальт. Я перестала придерживать лямку рюкзака, и тот скатился по моей руке. Это, я знаю, произошло после крика и удара тела об асфальт.

Сколько в этом доме этажей? Двадцать?

Не уверена, сколько, но знаю, что высоко. Может, для Нью-Йорка и не слишком, но для того, чтобы спрыгнуть с крыши и размазаться по асфальту – самый сок.

Эта девушка примерно моего возраста, с волосами цвета как у Реггеди Энн. Хотя как я могла определить ее возраст? Она лежала лицом вниз. Если от ее лица еще что-то осталось.

Самоубийства и раньше были не такими уж редкими, а во время чумы количество суицидников увеличилось вчетверо. Здесь у каждого своя трагедия. Только что я стала свидетельницей одной из таких. Эта девушка с ярко-красными волосами была чьей-то дочерью. Возможно, чьей-то сестрой и возлюбленной.

Может быть, все ее близкие погибли, и именно это стало причиной для самоубийства.

Я часто думала о самоубийцах. Как люди, разумные существа, особенно в такие времена, когда жизнь особенно ценна, могут добровольно обрывать свою? Им кажется, что от этого будет проще? Конечно. Конечно, будет проще. Но у меня есть две причины, почему я не стану этого делать:

Убить себя просто потому, что устал бороться – признак слабости. Даже такую, я слишком люблю жизнь, чтобы оборвать ее.

Это – первая.

Вторая и более веская: Шон.

Шон – тот, ради кого я продолжаю бороться. Он – мой младший брат. Я любого разорвала бы голыми руками, если бы кто-то посмел тронуть его. Это правило распространялось даже на зомби.

Я не отдавала себе отчета в том, что все еще смотрела на тело несчастной девушки. Я попятилась и шумно выдохнула. Запах был отвратительный. Ровно как и вид. Изогнутые под неестественными углами конечности, темное пятно под животом и у головы – смесь крови и того, что тело из себя вытолкнуло, когда превратилось в омлет. Эта девушка могла быть красивой. Но теперь она не больше, чем прихлопнутая газетой муха.

Я откинула каштановые волосы назад и побежала.

Мне так хотелось оказаться дома. В моем прежнем уютном доме: когда мама была жива, у нас всегда было светло и тепло.

Без мамы наша квартира стала черно-белой.

Все еще помню, как мир потрясали самоубийства подростков. Как мои ровесники и те, кто младше, резали вены из-за невзаимной любви и сливали все это в социальные сети, гордясь своей, как они считали, смелостью. Я всегда расценивала это как самый настоящий выпендреж и очередной глупый способ привлечь внимание к своей персоне.