Семья преступника - Паоло Джакометти

Дон Фернандо. Я действовал, как инквизитор. Хотите верьте, хотите нет, а ремесло очень трудное.

Монсиньор. Как ты нашел эту унылую искательницу приключений? Ты отказался от служения богу и захотел жить в свете, ты должен знать по опыту всякую мину, всякое выражение лица женщины: и сентиментальное, и стыдливое, и обольстительное.

Дон Фернандо. Да, я знаю кой-что, но те, которые их исповедывают, знают больше.

Монсиньор. Такие женщины не бывают на исповеди.

Дон Фернандо (в сторону). Что они за дуры…

Монсиньор. Ну, что же однако?

Дон Фернандо. Однако эта Розалия, с своей тихой печалью, очень мила, и если б я был анахоретом, то предпочел бы ее сухоядению и бичеваниям; вот почему я и оправдываю.

Монсиньор. Что ты оправдываешь?

Дон Фернандо. Вашу справедливую ненависть к ней.

Монсиньор. Мне ненавидеть ее! Напротив, я ее жалею, очень жалею. Я хотел воротить ее на путь истинный. Знай, что я решился даже дать ей убежище в аббатстве подле себя.

Дон Фернандо. Неужели? (В сторону: «Хотел-таки загнать в овчарню».) И она отказала?

Монсиньор. С негодованием и решительно. Жаль расстаться.

Дон Фернандо. С кем?

Монсиньор. С любовником.

Дон Фернандо. С Арриго? Вы ошибаетесь, он не любовник ее.

Монсиньор. Не любовник? Ты не знаешь Пальмиери, а я его насквозь вижу. Он атеист.

Дон Фернандо. Арриго атеист?

Монсиньор. Да. Какие книги он читает? Во всем доме одно распятие, и то потому только, что он считает его за произведение Бенвенуто Челлини. Чьи портреты в библиотеке? Сарни, Арнальдо, Джиордано Бруно, Кампанеллы, Филянджиери, Франческо Конфорти, Доменико Чирилло.[3]

Дон Фернандо. Все великие люди.

Монсиньор. Кончившие жизнь на эшафоте.

Дон Фернандо. Как мученики.

Монсиньор. Что ты говоришь, опомнись!

Дон Фернандо. Я удивляюсь, монсиньор, каким образом вы так хорошо знаете все, что здесь делают, говорят, думают, едят: вы так редко здесь бываете.

Монсиньор. Я вижу сквозь стены.

Дон Фернандо. Но я не понимаю, на чем вы основываете свое заключение о нравственности Арриго и об его отношениях к Розалии.

Монсиньор. Ты не понимаешь, что без религиозности не может быть и нравственности?

Дон Фернандо. Не понимаю. Я знаю, что хвалят доктора преимущественно бедные, что называют его добрым, благородным, ангелом-утешителем…

Мвнсиньор. В этом-то я и вижу разврат и соблазн.

Дон Фернандо. Я вижу, что между вами борьба из-за принципов, и жертвой этой борьбы будет бедная Розалия.

Монсиньор. Бедная Розалия должна быть готова отправиться отсюда очень далеко.

Дон Фернандо. Вы ее прогоните? Вы? Обесчестить женщину по одному подозрению, это дело…

Монсиньор. Подозрению? Знай, что у меня в руках такие доказательства, которые заставляют меня действовать решительно.

Дон Фернандо. Обдумайте дело, монсиньор! Розалия не заслуживает подобного обращения; я ее давно знаю: она была добрая, честная… и если б не это несчастное замужество…

Монсиньор (с удивлением). Она замужем?.. Тем хуже… или нет, тем лучше! Где ее муж?

Дон Фернандо. Я не знаю.

Монсиньор. Они разошлись?

Дон Фернандо. Она не виновата.

Монсиньор. Всегда виновата жена.

Дон Фернандо. Не вдруг решайте, нужно разобрать.

Монсиньор. В делах брака мы не разбираем.

Дон Фернандо. И бываете несправедливы.

Монсиньор (строго). Что?

Дон Фернандо. То есть…

Монсиньор. Но все-таки я благодарю тебя за известие.

Дон Фернандо (в сторону). Думал помочь, а вышло хуже.

Входит Агата.

Монсиньор, дон Фернандо и Агата.

Монсиньор. Что, вернулся этот синьор?

Агата. Уж порядочно-таки, да позамешкался в саду с букетом цветов. Нельзя же, подарок от… от дочки. Нежности по этому случаю, потом, само собой разумеется, любезности, улыбочки синьоре… гувернантке.

Дон Фернандо (про себя). Эка проклятая!..

Монсиньор. Сделает он мне честь принять меня?

Агата. Он пошел в библиотеку и просит монсиньора подождать минуту.

Дон Фернандо. Хорошо. С каким удовольствием я увижу его!

Монсиньор. Но только не сейчас: мне нужно говорить с ним без свидетелей.

Дон Фернандо. Но я…

Монсиньор. Приказывать тебе нужно?

Дон Фернандо. Я уйду. (Уходит.)

Монсиньор (важно). Есть что-нибудь новое?

Агата. Нет. Но относительно девочки я верно знаю, что…

Монсиньор. Об ней я знаю все, что нужно. Ступай!

Агата целует его руку.

Завтра я буду ждать тебя.

Агата. Непременно, монсиньор. (Уходит.)

Монсиньор. Теперь, если господину философу угодно будет вступить со мной в словопрение, я готов.

Входит Пальмиери.

Пальмиери и монсиньор.

Пальмиери. Монсиньор, прошу извинить меня, что я заставил вас дожидаться, но…

Монсиньор. Я сам должен извиниться перед вами, что своим визитом отрываю от семейных радостей, от философских размышлений… Поверьте, что без причины…

Пальмиери. Зачем бы вы ни пожаловали, монсиньор, прошу вас садиться.

Монсиньор. Благодарю вас. (Садятся.) Нас никто не слышит?

Пальмиери. Никто.

Монсиньор. Дело, о котором я буду говорить с вами, слишком важно.

Пальмиери. Я готов выслушать вас с таким же терпением, как и всегда.

Монсиньор. Чтоб не злоупотреблять вашим терпением, я оставляю всякие околичности и приступаю прямо к делу.

Пальмиери. Премного обяжете.

Монсиньор. Я пришел поговорить с вами об этой известной женщине…

Пальмиери. Кто эта известная женщина?

Монсиньор. Гм… Розалия.

Пальмиери. Разговор не новый, но всегда приятный.

Монсиньор. На этот раз он приятен не будет. Ей необходимо удалиться не только из вашего дома, но даже из этого округа.

Пальмиери. Для чего, монсиньор?

Монсиньор. Я не желал бы объясняться более.

Пальмиери. В таком случае наш разговор будет короток. Вы считаете меня философом; а для философа первое дело — искать причины вещей и явлений. Я не нахожу никаких разумных оснований для той необходимости, о которой вы говорите. Розалия честная женщина, живет в доме честного человека, она гувернантка моей дочери, и довольно.

Монсиньор. Вашей дочери…

Пальмиери. Вы сомневаетесь, монсиньор?

Монсиньор. Нет. Я боюсь только, что эта девочка не та, которая родилась у вас и которую я имел честь крестить.

Пальмиери. Как же это так?

Монсиньор. Я думаю, что ребенок, настоящая Эмма, умерла в Катании, через несколько месяцев после вашего приезда в этот город.

Пальмиери. Вам сказали неправду.

Монсиньор. Ничего не может быть справедливей этого. Сегодня утром я получил от аббата Бенедиктинов: свидетельство об ее смерти, — я требовал его на всякий случай и имею честь представить вам. (Подает ему лист.) Ничего, возьмите, возьмите, полюбуйтесь на досуге, — у меня другое есть. Вы видите, что я хоть и не философ, а тоже доискиваюсь причин вещей и явлений.

Пальмиери. Да, когда это нужно для того, чтоб вредить другим, я это вижу, вижу также, что вы занимаетесь моими делами больше, чем следует.

Монсиньор. Может ли быть посторонним делом то, что тревожит совесть моей паствы?

Пальмиери. Какая тревожная совесть!

Монсиньор. Итак, жена ваша умерла, на другой вы не женаты, значит вторая Эмма незаконная.

Пальмиери. Я мог бы разубедить вас в этом… Но в своих поступках, монсиньор, я никому не даю отчета, кроме своей совести. Законная дочь Эмма или незаконная, это нисколько не доказывает, чтобы Розалия была ее матерью.

Монсиньор. Не доказывает, но заставляет подозревать.

Пальмиери. Подозревают только дурные люди.

Монсиньор. Но по крайней мере вот что не подвержено сомнению: Розалия замужем, живет врозь с мужем и, следовательно… Видите, доктор, что я знаю и это.