Хаджи - Леон Юрис

Дядя Фарук был у моего отца вроде раба. Они вместе владели деревенскими кафе и лавкой. Ребенком дядя Фарук много болел, и его оставили в кухне умирать. Но волей Ал-лаха его заметил какой-то христианский миссионер, у которого была колония по соседст-ву; его выходили и научили читать и писать. Он был единственным грамотным в Табе, и это важнейшее качество Фарука отец использовал для собственной пользы.

По пути из дома в кафе Ибрагим каждый день заходил туда-сюда, бормоча что-нибудь из Корана и перебирая четки, и постепенно укреплял свое положение. Большую часть дня он держал суд в кафе, куря кальян, приветствуя односельчан и искренне при-слушиваясь к их сетованиям. Как и другие мужчины, он в основном был занят бесконеч-ным пересказом историй прошлого.

Каждый вечер, когда отец приходил домой, мама и сестра Нада мыли ему ноги, и он усаживался в большое кресло. Перед самой трапезой в комнату входили братья, вставали на колени, целовали ему руку и отчитывались о работе, проделанной за день. Обычно к трапезе приглашали дядю Фарука и кого-нибудь из родственников-мужчин или друзей; ели на полу, беря пищу пальцами из общей тарелки. Остатки мы с мамой и Надой потом доедали в кухне.

У отца была лучшая в деревне лошадь, отдаленное напоминание о нашем бедуин-ском прошлом. Ухаживал за ней мой старший брат Джамиль. Один раз в каждую фазу лу-ны отец уезжал на ней решать дела в окрестных деревнях. Он скакал галопом в развеваю-щейся на ветру одежде, специальной для таких случаев, и это было замечательное зрели-ще.

До того самого дня, когда меня внезапно отняли от матери, жизнь моя была доволь-но приятной. Из близких мне по возрасту детей оставалась в живых только сестра Нада, двумя годами старше. Я ее очень любил. Пока еще нам с ней разрешали играть вместе, по-тому что я был в ведении женщин, но я знал, что скоро настанет день, когда мне запретят дружить с девочкой, даже с моей собственной сестрой. У Нады были большие карие глаза, она любила дразнить и тискать меня. До сих пор я ощущаю, как ее пальцы перебирают мои волосы. Она заботилась обо мне. Все матери работали в поле, и если не было бабуш-ки, чтобы ходить за детьми, они были предоставлены друг другу.

Игрушек у нас не было, кроме тех, что мы сами делали из палочек и ниточек, и пока я не повидал еврейский киббуц, я даже не подозревал о существовании таких вещей, как спортплощадка, комната для игр или библиотека. Нада сделала куклу из палочек и лос-кутков и назвала ее Ишмаелем, как меня, и нянчила ее, как будто кормила из своих кро-шечных сосочков. Я думаю, что эти ее выдумки происходили от того, что ее, девочку, от-няли от груди в раннем возрасте, тогда как у меня оставалась привилегия на мамину грудь

Мама постоянно старалась вытолкнуть меня за порог, чтобы я присоединился к мужчинам, но я не спешил менять тепло и уют женщин на место, казавшееся мне враж-дебным.

Глава вторая

Второй женой отец взял Рамизу, младшую дочь шейха Валид Аззиза, главы бедуин-ского племени палестинских Ваххаби. Великий шейх приходился моему отцу дядей, так что его новая жена была ему еще и двоюродной сестрой. Ей было шестнадцать, а ему поч-ти пятьдесят. После их свадьбы моей матери разрешили вернуться в Табу.

И больше никогда я не видел, чтобы мама улыбалась.

В отцовской спальне стояла единственная в деревне кровать. Прочие спали на под-стилках из козьих шкур или на тонких циновках. Комната, которую обычно пристраивают для второй жены, еще не была готова, и отец взял Рамизу к себе в кровать, а матери велел спать в смежной комнате на полу. Там над дверью между комнатами было отверстие для проветривания, и все, что происходило в спальне, было хорошо слышно в соседней ком-нате.

Я спал вместе с мамой, свернувшись в ее руках и прижавшись головой к ее груди. Пока отец с Рамизой каждую ночь занимались любовью, мама лежала без сна всего в не-скольких футах от них, вынужденная слушать, как они по полночи занимались сексом. Когда отец целовал Рамизу, стонал и говорил ей ласковые слова, большое мамино тело содрогалось от боли. Я чувствовал, как ее пальцы, словно когти, бессознательно царапали меня, слышал ее сдержанные рыдания, и иногда чувствовал ее слезы. А когда я тоже пла-кал, она гладила мне живот, чтобы успокоить меня.

После многих, многих ночей, когда первая страсть отца к Рамизе прошла, он позвал маму вернуться к нему в кровать. Но что-то покинуло мою маму. Она была холодна к не-му, и он уже больше не мог ее возбуждать. Это приводило его в ярость. В гневе он выгнал ее из дома.

Деревня Таба находилась на расстоянии двух-трех часов езды на осле от города Рам-ле и в трех-четырех часах от Лидды. В этих городах было по два рыночных дня в неделю, а у семьи был свой ларек на рыночной площади. Пока отец еще не взял себе вторую жену, в ларьках торговал мой старший брат Омар. Теперь Агарь, мою мать, отправляли четыре дня в неделю в Рамле и Лидду, чтобы продавать излишки нашей продукции. Она отправ-лялась после утренней молитвы с восходом солнца, а возвращалась очень поздно вечером, уже в темноте.

Агарь была в деревне одной из двух лучших дая - повивальных бабок, ее очень ува-жали за знание рецептов трав и лекарств. В те дни, когда она ходила к деревенскому ко-лодцу или общественным печам, вслед за ее спиной раздавались хихиканье и жестокие оскорбления.

Как в любом обществе, где женщины принадлежат мужчинам как имущество, они ищут реванша в своих сыновьях, и мама избрала меня. Четыре дня в неделю я отправлялся вместе с ней в Рамле и Лидду на тележке, запряженной осликом. И там, в ларьке на базаре в Лидде, я впервые увидел человека со счетами - деревянной рамой со скользящими буси-нами, чтобы складывать и вычитать. Человек тот был торговцем кожами, он делал и чи-нил упряжь, и он разрешил мне приходить и играть в его кабинке. Мы подружились и вместе соорудили похожие счеты из четок.

Мне не было еще и девяти, когда я научился считать до бесконечности и в сложении и вычитании стал проворнее торговца.

- Учись считать, - частенько говорила мне мама.

Сначала я не понимал, что она имеет в виду, но она заставляла меня еще и учиться читать и писать. Торговец кожами был немного грамотен и очень мне помогал, но вскоре я его и в этом превзошел. Через некоторое время я мог прочитать все ярлыки на всех ящи-ках на всем базаре. И тогда я стал учить слова из газет, которыми мы пользовались для обертки.

Когда у меня бывало свободное время, Агарь заставляла сосчитать все дома в Табе, все сады, и узнать, кто какое поле возделывает. После этого она отправляла меня по со-седним деревням, где отец собирал арендную плату, чтобы и там сосчитать дома и участ-ки. Семья могла быть собственником или издольщиком до десяти - пятнадцати отдельных участков, разбросанных по всей деревенской земле. Люди женились, отдавали землю в приданое невестам, старики умирали, землю делили между несколькими сыновьями, и было очень трудно в точности знать, кто что возделывает. Поскольку большая часть земли принадлежала издольщикам, крестьяне всегда старались обработать лишний неучтенный участок или другим способом пытались обмануть в части своей платы и налогов.