Хаджи - Леон Юрис

Кое-какие события произошли, пока меня еще не было. - Ага! Как же я мог знать о них? - Не забывай, мой высокочтимый читатель, что арабы необычайно одарены фантази-ей и магией. Не мы ли подарили миру "Тысячу и Одну Ночь"?

Иногда я буду говорить с вами своим собственным голосом. А другие - своими. Наш рассказ идет от миллионов солнц, лун и комет, и все, что я, может быть, и не мог бы знать сам, достигает этих страниц по воле Аллаха и с помощью нашей особой магии.

Как ребенку мужского пола, мне можно было сосать материнскую грудь, пока сам не откажусь от нее, и до моего пятого дня рождения меня не отнимали от груди. Обычно это означало, что мальчик покидает кухню, но я был маленький, и мне все еще удавалось пря-таться среди женщин. Моя мать Агарь была женщиной крупной, с большими грудями. Они не только были полны молока, но и давали мне приют, где мне было так уютно. И я ухитрился прятаться от мира мужчин аж до 1944 года, когда мне исполнилось восемь лет.

Как-то раз мой отец Ибрагим выгнал мою мать и отправил в ее родную деревню, за много миль к югу. До этого ее редко отпускали из дома, и ее внезапный отъезд стал для меня и травмой, и угрозой. Пока я был маленьким, я жил вместе с женщинами, у них я на-ходил приют, и они были мне защитой. Отчасти воспитывала меня бабушка, потому что у мамы были обязанности по кухне, дому и семье, да она еще и работала в поле и на участке земли возле дома. А прогнали ее всего через несколько дней после смерти бабушки.

Моей единственной работой по дому было приносить воду. Каждый день мы с ма-мой отправлялись к деревенскому колодцу. А теперь ее со мной не было. Меня встречали насмешками. Женщины хихикали и подсмеивались надо мной. Они мне говорили, что отец собирается взять новую жену. Потому он и выгнал ее из деревни - чтобы избавиться от ее гнева и унижения. Вскоре и мои товарищи по играм присоединились к хору насме-шек, а некоторые кидались в меня камнями.

По утрам я видел, как отец отправлялся в кафе, которое принадлежало ему и дяде Фаруку; он проводил там большую часть дня. Я подбегал к нему и, плача, жаловался на то, что происходит. А он резко отстранял меня и продолжал шагать. Я бежал за ним и дергал изо всей силы за одежду, стараясь привлечь его внимание. Когда он оборачивался ко мне, я замахивался на него своим маленьким кулачком и кричал, что ненавижу его.

Тогда он хватал меня за руку и так сильно тряс, что мне казалось, что потеряю соз-нание. Затем он отшвыривал меня как мусор, и я падал в сточную канаву, что проходила от верхушки деревни.

И вот я, одетый как девчонка, кричу что есть силы. Я ощущаю соль своих слез и те-кущие в рот сопли. Я рыдаю в отчаянии, ибо даже в этом возрасте я понимал, что никак не могу изменить своего положения. Ни возмущаться, ни протестовать.

Вновь и вновь вижу я себя маленьким мальчиком, играющим в мусорных кучах под насмешками взрослых, семьи и товарищей. И все взывают к Аллаху, а он ничего не слы-шит.

Наша деревня Таба находилась возле дороги на Иерусалим. Моя семья была из клана Сукори, некогда принадлежавшего к бедуинскому племени Ваххаби. Ваххаби были вели-кие воины, пришедшие с Аравийского полуострова около 250 лет назад, ради торжества ислама очищая это место мечом и огнем.

Но в конце концов могущество Ваххаби было сломлено вторжениями египетской и турецкой армий. Многие члены клана отделились от основного племени и переселились в Палестину. Наша ветвь племени кочевала между Газой и Беэр-Шевой, пересекая пустыни Негева и Синая.

Некоторые кланы, насчитывавшие более ста пятидесяти семей, двинулись на север и осели на земле. Но через браки мы еще сохраняли с Ваххаби тесные связи, поддерживая их праздниками, свадьбами и похоронами, а когда надо было собирать урожай и удобрять землю навозом, они работали у нас погонщиками верблюдов. Отец мой, Ибрагим, был персоной значительной, внушавшей страх и уважение всей округе. Он был мухтаром - старостой деревни, а еще и агентом землевладельцев. Наша семья принадлежала к Саи-дам, прямым потомкам пророка Мухаммеда, и это возвышало нас над другими. Кроме Та-бы, он управлял еще соседними маленькими деревнями бывших бедуинов Ваххаби. Его власть опиралась на правовой, религиозный и полицейский аппарат, он был наделен пра-вом заверять документы о собственности и наследовании имущества. Во всей округе он был единственным, кто совершил хадж - паломничество в Мекку. Об этом славном собы-тии напоминали роспись и дата над дверью нашего дома.

Сначала его знали как Ибрагима аль-Сукори-аль-Ваххаби, но арабские имена меня-ются с рождением ребенка мужского пола. Увы, у моих родителей сначала появились две девочки, и это была беда. Все, и в том числе женщины у деревенского колодца, шептались за его спиной: он - Абу-Банат, "отец дочерей", - самое страшное оскорбление.

Отец грозился избавиться от моей матери, принесшей ему такое унижение. Она про-сила дать ей последнюю возможность, и волей Аллаха их третьим ребенком стал сын, мой старший брат Камаль. После рождения Камаля отец смог присвоить себе почетное имя Ибрагим абу-Камаль, то есть "Авраам, отец Камаля".

За Камалем последовали еще три сына, и теперь отец грелся в лучах славы. Но, увы, до моего собственного рождения появились еще три дочери. Один из братишек и две се-стренки умерли прежде, чем я их увидел. Брат умер от холеры. Одна сестра умерла от бо-лезни желудка, другая - легких. Они не дожили и до года. Потерять троих или больше де-тей было обычным делом для семьи из десяти человек; отец был счастлив, что в живых осталось трое сыновей.

Двух старших сестер выдали замуж. Они вышли за мужчин из племени Ваххаби, но из дальних деревень. По обычаю, они ушли из дома, чтобы жить у родителей своих му-жей.

Когда отец объявил себя мухтаром - "выбранным", он был совсем молод, лишь не-многим за двадцать. Его отец тоже был мухтаром, и когда он умер, должны были состо-яться новые выборы. Шейхи четырех других кланов договорились, что должность займет старший из них. Но отец пошел против них, и рассказ о его отваге и величии пересказы-вался множество раз.

Ибрагим родился за пять лет до конца столетия. Став мухтаром, он достиг высшего положения в деревне, ведь ему больше не надо было работать. Вскоре у него уже было три сына, оставшаяся в живых дочь и жена - все трудоспособного возраста. Он владел боль-шей частью лучшей земли, собирал арендную плату и управлял шестью деревнями. Он даже не носил рабочую обувь, а только ту, что другие надевали лишь в субботу.

Дядя Фарук был у моего отца вроде раба. Они вместе владели деревенскими кафе и лавкой. Ребенком дядя Фарук много болел, и его оставили в кухне умирать. Но волей Ал-лаха его заметил какой-то христианский миссионер, у которого была колония по соседст-ву; его выходили и научили читать и писать. Он был единственным грамотным в Табе, и это важнейшее качество Фарука отец использовал для собственной пользы.