Дары леса - Алексей Бачаев

– Чертовы комары! – выругался Джо своим сиплым голосом, и шлепнул рукой по плечу, после чего на плече остался зеленый след краски. Одетый в майку и рваные брюки, он водил по холсту кистью и напевал доносящуюся от патефона хрипящую мелодию. В зубах его дымилась сигарета.

– Джооо! – послышался из-за стены голос. – Либо твой чертов чайник перестает пищать, либо я сейчас сам приду и пробью тебе башку этим чайником!

Джо с блаженным лицом на секунду отвел глаза от картины, насупил брови, но почти тут же вернулся к прежнему своему положению. Он стоял и смотрел. Однако не простоял он и нескольких секунд, как спокойствие его вновь было нарушено стуком и руганью из-за стены. Ему пришлось бросить картину, подойти к горелке и погасить ее. Чайник затих. После он хотел налить из чайника воды в стакан, но воды в нем уже не было. Джо сел в кресло и прикурил. Волосы его растрепались, они лежали на плечах, словно клоки разбросанной ветром соломы.

Дриада смотрела на мужчину с окна и улыбалась. Глаза ее блестели.

– Как у тебя только рот не устает столько улыбаться. – заметил он, рассмеявшись. – Или, может, ты так общаешься со мной? Я ничерта не понимаю в этих улыбках.

Джо докурил, бросил окурок в ведро и растянулся в кресле у окна, забросив босые немытые ноги на стоявший рядом ящик из-под овощей. Пара томатов, лежавших на этом ящике в мешочке, скатились на пол. Джо подхватил один из них и откусил. После он взял в руки свой блокнот. Однако почти сразу он потерял к нему интерес и убрал в сторону.

– Вот интересно, если бы ты могла понять меня, сидела бы ты здесь или нет? Может, пойми ты хоть одно мое слово, так сбежала бы в ту же секунду. Может, и хорошо ничего не понимать. Может, весь мир только на том и держится, что никто ничего не понимает..

Джо налил в чайник воды и опять поставил его на горелку. Послышалось шипение огня. После он почесал спину отломанной от стула ножкой и вернулся к мольберту.

– Честно говоря, я и в картинах не особо что понимаю. Больше всего в них мне нравится вот так вот стоять. – заметил он, усмехнувшись. – Вроде как ничерта не делаешь, но при этом великим делом занят. Искусство. Хотя кто знает, где настоящее искусство, может, оно как раз в том и есть, чтобы вот так стоять и ничего не делать. – рассмеялся он.

– Все вокруг чего-то пытаются… замудрить. А я вот считаю, что все это дрянь. От мудреностей только голова болеть начинает. Мудреность хороша где-нибудь в заводных часах, а здесь – нет. Здесь она как дрянная вода в дорогом виски. Мне один раз сказали, что я ничего не смыслю в искусстве, что мозгов у меня нет, так вот я рад, что у меня их нет … Мозги ничего не дают, я тебе это гарантирую, мозги – это как беда. Я вот люблю море, и от того у меня море на холсте. И чего в море мудреного можно выдумать? Ничего. В море никакой мудрености, одна вода и все… А захотел бы я женщину, была бы просто женщина. Вот взять тебя, ты сидишь здесь на грязном окне, и мне красиво. Не от окна, а от тебя. Что я к тебе не подставь, красивее не станет. Так и здесь.

Джо выключил чайник и ухмыльнулся, словно его посетил гений. Этою секундной искрою в глазах он посмотрел на дриаду. Она все так же сидела и улыбалась ему. Ее платье развивалось под легким ветерком, оживляя ее бездвижную фигуру. Посмотрев на девушку несколько секунд, Джо отдернул свой взгляд в сторону.

– Я рисую море, потому, что люблю его. – проговорил он. – Но не какое-то там море, а настоящее. Я его видел как есть и не испорчу.

Бросив кисть, Джо обтер руки о фартук и приблизился к нимфе, которая сидела на подоконнике. После он отдернул штору и высунулся наружу.

– Посмотри, как красиво вон там, в небе. Зачем мне придумывать что-то еще, когда природа и так все уже придумала. – проговорил Джо с воодушевлением. – Я могу нарисовать на небе вместо облаков стаю собак, но разве так будет красивее? Нисколько. Это все не красота, а черти что… Небу нужны только облака и птицы. Ну еще звезды. И больше ничего. Пусть они там чего угодно изобретают, а я клянусь, что ничем этого неба во век не испорчу…

После Джо сел на подоконник рядом с нимфой, свесив ноги вниз. На лице его загорелась улыбка.

Нимфа так же высунулась на улицу и с удивлением разглядывала небо, как будто оно стало для нее новым.

***

Старая деревянная дверь, ведущая в самое сердце преисподней, именуемой баром Хенингта, приоткрылась, и сквозь образовавшуюся щель в темное и затхлое помещение проник тусклый вечерний свет. Он пронзил пропахшую дешевым элем тьму, как нож пронзает масло. Полтора десятка небритых рож сейчас же сощурились, точно вампиры, в которых плеснули святой водой. По стаканам и бутылкам забегали блики. Точно такие же блики побежали и по слезящимся от дыма глазам бармена, но тот вовремя прищурил их.

Следом за светом в отворившуюся дверь ввалилась массивная фигура человека в черном балахоне. Он был широкоплеч, а голова его едва не снесла дверной косяк. Шагал он уверенно и неторопливо, словно лев на водопое. В одну секунду в баре воцарила тишина. Заткнулись даже самые неугомонные глотки. Отбивая каблуками сапогов ритм по пыльным половицам, человек в балахоне дошел до свободного стула у стойки, а потом воздрузился на него и закинул на стойку свои локти.

– Чего изволите, святой отец? – спросил его стоящий за барной стойкой Хенингт. Сделал он это до того непринужденно, что сидевший рядом мужчина с бородой едва не поперхнулся.

– Плесни мне виски, Хен. – ответил человек в балахоне. – До того измок, что у огня уже не высушусь. Когда же все это только кончится…

После этих слов святой отец скинул капюшон и смахнул с темных волос блестящие капли дождя. Затем он обвел взглядом собравшуюся вокруг публику и кивнул в знак приветствия. Тут же со всего бара словно спало заклятие. Вино снова заплескалось в стаканах, а в воздухе задребезжали голоса посетителей.

– Уж не проклял ли кто наши души, святой отец? – обратился хриплым, едва разборчивым голосом к новому гостю один из пропойц, что сидели подле. – Так льет, что гляди того