Играющий в пустоте. Великая печать - Вадим Демчог

Итак: в тотальном слове мозг, отождествленный с внутренним образом, как бы заглатывает в себя внешнее! То есть реальность, создаваемая на уровне актера (на сцене Театра Реальности, позиция α – альфа), проецируется во внешний мир, подчиняя его себе, видоизменяя или даже трансформируя по образу и подобию своему. (И только здесь, и только из этой позиции можно говорить о феномене сценической правды и о ее принципиальном отличии от жизненной правды.) Одна из самых загадочных экстрасенсов современности, Беатрис Рич, так описывает этот психический феномен: «Такое впечатление, что сцена, развертывающаяся перед глазами, вытесняет все остальное и, развернувшись, поглощает меня. То есть я становлюсь ее частью. Я словно нахожусь одновременно в двух местах. Сознавая свое присутствие в комнате, я в то же время нахожусь внутри своего видения»[22]. В каббале подобный эффект называется пламя мелькающего меча, в котором тыльная грань сливается с передней. Это и есть трансовое воздействие Образа, обобщаемое и организуемое танцем Образа, центром которого является жестокое мастерство Сверхмарионетки, способное переводить мир из профанного[23] состояния бытия в священное. Мне в этом случае больше нравится употреблять словосочетание ми фологическое состояние бытия, или состояние тотального времени!

Парадокс времени – второе «па» великого делания

Довольно запутанная танцевальная фигура, но ее тоже важно разучить. Дело в том, что время пронизывает все понятия и вместе со словом является ключом к Театру Реальности вообще. Почему? Потому что вслед за Эйнштейном, заявившим что «Вселенная – это не прялка», а также после открытий Стивена Хокинга и Роджера Пенроуза[24] время начинает играть крайне важную роль в нашей голографической модели мозга, где прошлое, настоящее и будущее взаимодействовуют друг с другом не в линейной последовательности, а в одно и то же мгновение, прямо «в сейчас», за рамками себя-времени вообще! Французский физик XX века Луи де Бройль говорит об этом так: «Все то, что каждый из нас воспринимает как прошлое, настоящее и будущее, в пространстве-времени оказывается слитым воедино…»[25] И что же из всего этого мы можем извлечь полезного? Итак…

1. На уровне роли время линейно, оно действенно, активно!

2. На уровне актера – нелинейно, это творческая потенция (не то, что есть, а то, что может быть!).

3. На уровне зрителя его вообще нет, оно пусто! Именно поэтому говорится, что образное мышление разворачивает себя в сфере, вне пространства и времени.

Одним словом, в своей истинной природе время – это многоплоскостная метафора! Здесь время сжимается в некое вечное сейчас! То есть «вся Вечность содержится в каждой временной точке, так что все время есть Настоящее в Вечности. <…> Это то, что называется „nunc stans“ – Вечным Моментом, охватывающим все времена и не уничтожая ни одного из них»[26]. Получается, что к этой многоплоскостной метафоре не подступиться, не мифологизируя ее, то есть не создавая некую игру, в которой, опираясь на идею пустоты, времени без времени (что не имеет никакого отношения к линейности и чему чужда идея конца, смерти), не возник бы некий танцующий архетипический образ. Время – это сфера постоянного самоосвобождения и самовозрождения, сфера Игры! Еще раз: время – это трюк, или многоплоскостная игровая метафора, и в ней, и с ней можно только играть! То, что может произойти на уровне актера (как творческая потенция), уже происходит на уровне роли (как реальность), а на уровне зрителя все было, есть и будет пустым, то есть никогда не происходило и не будет происходить. Это и есть миф – одновременное тотальное переживание реальности!

И как же все это использовать?

Отпустив все и оставаясь при этом в своей обычной форме, мы принимаем три света от Повелителя Игр, используя Дыхание Мифа, или динамичное дыхание Сверхмарионетки[27]. В итоге наше тело и мир вокруг нас растворяются в этих трех световых измерениях и не остается ничего кроме них. То есть, во-первых – все пусто; во-вторых – все пульсирует нелинейной творческой потенцией; и, в-третьих, – проявляется в линейном танце весело совокупляющихся информационно-квантовых потоков. Так любое явление, любая эмоция, любая форма возникают, играют, достигают пика своего развития и, отыграв свое, снова исчезают или «вытесняются» в другие проявления: мысль, жест, эмоцию, слово и т. д. и т. п. И так игровое проявление пространства перестает быть личностным, то есть присвоенным, или лучше сказать – загрязненным! И это очень важно подчеркнуть: так игровое проявление пространства перестает быть загрязненным, плоским, ограниченным!

Рассмотреть картографию тотального времени можно также на примере трех великих терминов К. С. Станиславского: задачи, сверхзадачи и сверх-сверхзадачи.

Игра в задачи, сверхзадачи и сверх-сверхзадачи

В 1923 году Сергей Эйзенштейн, в те годы еще молодой театральный режиссер, в статье «Монтаж аttракционов» излагает свою программную концепцию сущности художественного воздействия театрального спектакля на зрителя. Она сводится к присутствию в спектакле определенным образом организованных элементов, аттракционов, которые подвергают зрителя «чувственному или психологическому воздействию, опытно выверенному и математически рассчитанному на определенные эмоциональные потрясения воспринимающего»[28]. И, несмотря на то что Эйзенштейн имел в виду совершенно другое, мне нравится использовать это довольно удачное слово как стержень, на который нанизывается все богатство изысканий другого гиганта, великого новатора, Константина Сергеевича Станиславского, чьи модели, в свою очередь, заимствованы из восточной философии и методологии йоги, из книг таких индийских мастеров, как Рамачарака и Вивекананда[29].

Термин «аттракцион» сегодня, в контексте синергетического[30] мировоззрения, звучит необыкновенно современно и актуально, поскольку родственное слову «аттракцион» слово «аттрактор» является одним из основных понятий в теории самоорганизации. Аттракцион художественного произведения с позиций синергетики означает область притяжения его сюжетного развития, или область притяжения внимания при художественном восприятии.

Итак, начнем снизу вверх.

Прежде всего вспомним, что в терминологии К. С. Станиславского сверх-сверхзадача – это то, что составляет душу его «системы», «стержень, без которого система превращается в сборник достаточно элементарных упражнений»[31]. Как известно, Станиславский называл систему «целой культурой», на которой надо воспитываться долгие годы: «Ее нельзя вызубрить, ее можно усвоить, впитать в себя так, чтобы она вошла в плоть и кровь артиста, стала его второй натурой, слилась с ним органически однажды и навсегда, переродила его для сцены»[32]. Таким образом, с точки зрения великого мэтра сверх-сверхзадача – это страстное и глубоко личное стремление художника сообщить людям «великую правду» о «мире, добре и справедливости», и именно такого рода потребность сообщения является наиважнейшей составляющей художественной одаренности. Далее: если сверхсверхзадача – это главная цель жизни артиста, то сверхзадача воплощается, с его точки зрения, в том, что мастер называл сверхсквозным действием, то есть в деятельности, реализующей главную цель художника в конкретном произведении. И, наконец, задачами маэстро называет непосредственный путь играемого артистом персонажа, от начала к концу произведения.

В компендиуме Игры аттракцион этих уровней задач распределяются соответственно уровням зритель – актер – роль.

1) Уровню роли соответствуют задачи;

2) уровню актера – сверхзадачи;

3) уровню зрителя – сверх-сверхзадачи.

Мы опять видим единый артистический монолит, виртуальную позицию Ума, в которой артист работает на трех уровнях одновременно. На уровне задач, сверхзадач, и сверх-сверхзадач – одновременно. Ничего нового в этом нет! Мы уже много говорили об этой модели Ума. И тем не менее еще раз: