Никогда не предавай мечту - Ева Ночь

– Ну? И что тут у нас на этот раз?

Она чутко водит носом, морщится, сразу же идёт открывать окна. Распахивает настежь. Холодный воздух тут же врывается в квартиру, надувает парусом тюль.

Лиза без просьб хватается за веник, убирает осколки, с сожалением оглядывает пятно на обоях. В её движениях нет суетливости и ни одного лишнего жеста. Убирает, пылесосит, моет посуду и пол, собирает в пакеты бутылки и мусор. Чётко, как робот. А затем садится в кресло, раскачивается из стороны в сторону, пристально изучая его лицо. От этого взгляда неуютно.

– Узнаю, кто тебе водку приволок – вырву печень и сердце. А лучше – ноги, чтобы больше не смел потакать тебе.

Зная Лизу, можно и не сомневаться. Ей всего двадцать, но хватка, как у бульдога. Или питбуля. И жалости от неё не дождаться.

– Спасибо, – Максу больше нечего сказать. Стыд душит. Но без её помощи ему не обойтись.

– Пожалуйста, – слишком вежливо. Видимо, перед взбучкой. – Ну, и долго ты собираешься киснуть? Жалеть себя? Потакать своему скотству? И почему, спрашивается, ты без протеза? Опять на этих костылях прыгаешь.

Сестра напоминает ему вредную собачонку, что кидается грудью на слона, как моська.

– Не могу с этим протезом, – упрямо сжимает губы Макс. – не чувствую ногу, теряю ориентацию.

– Да что ты говоришь! – всплескивает руками противная Лизка. – Ориентацию, говоришь, теряешь? Именно с протезом? А без протеза, значит, мачо, как и был? Точно?

– Я не шучу, – злится Макс. – Это… отвратительно. Но я как будто теряюсь в пространстве. Не нахожу точек соприкосновения с землёй. Так дети, наверное, начинают ходить – их штормит и шатает. Поэтому они падают.

– Дети учатся ходить. Шаг за шагом, Макс. Падают и встают. Снова и снова, пока не начинают топать. То же самое нужно делать и тебе. И однажды всё получится. Знаешь, в чём отличие? Дети не боятся. А ты – да. Их ведёт вперёд любопытство. А тебя тормозит страх.

Лиза заправляет за ухо прямую тёмную прядь, облизывает губы и складывает руки на груди.

– Я сейчас скажу крамольную вещь, брат. И даже не боюсь быть удушенной или побитой. Пока ты не перестанешь себя жалеть и отстраняться от всего мира, у тебя ничего не получится. Ты даже не понимаешь, какой счастливчик. Ты потерял лишь часть ноги. До колена. И вполне можешь быть нормальным – прыгать, бегать, жить полноценной жизнью.

– Ещё скажи – танцевать, – кривит он язвительно губы и почему-то перед глазами у него – Альда. Чучело без груди и в растянутом свитере. С красно-синим шрамом возле колена.

– Да! И танцевать! – горячо хватается за опасную мысль сестра. – Всё, что угодно! На руках ходить. Пить кофе в кофейне напротив. Целовать девушку и бродить по лужам в дождь, без зонта. Помнишь, как раньше?..

– Как раньше уже никогда не будет, – во рту становится горько. Привкус степной полыни и сухого ветра.

– Ну и по фиг, – Лиза зло сверкает глазами. – Будет ещё лучше. Только в это надо верить и меняться. Не оглядываться. Не вернётся уже ничего, ясно? И нога не отрастёт. И ты либо живёшь с этим, либо катишься вниз.

До него пока не доходили её правильные слова. Не трогали. Проходили мимо, как товарный поезд, у которого нет остановки, а есть какая-то далёкая станция прибытия. Но в груди засел жуткий дискомфорт. Ворочался и цеплял внутренности. Корёжил орган, который называют сердцем. Альда. Чёртова ведьма. С глазами-пропастями и козырем из рукава. Сине-красной змеёй, что ужалила его и смотрела, как он корчится в муках, пытаясь переварить смертельный яд.

– Ладно, – Макс хлопает себя по коленям. – Я тебя услышал. Мне надо подумать, с чего начинать.

– С улыбки, – у его несносной сестры всегда есть ответ. – Начни с улыбки, Макс.

Глава 3

Альда

Он двигался как бог девяносто восьмого левела. Пластично, размеренно, с затаённой страстью. Под загорелой кожей бугрились мышцы, ягодицы сжимались ритмично. Аххх… оххх…Да-а-а-а…

Но это не секс, нет. Всего лишь танец. Хотя и в сексе он также хорош. Как перепетуум мобиле. Как отбойный молоток. Вдалбливался, проникал, вжимался. Дышал, группировался, красовался. Делал технически великолепные позы – недоступные простым смертным ухажёрам с неразвитой мускулатурой.

Он двигался как бог девяносто восьмого левела – не дотягивал совсем немного до сотого. Был хорош во всём и, наверное, для многих. Эс ничего не чувствовала с ним ни в танце, ни в сексе. Но если в первом случае она была жестока и придирчива, не умела притворяться и лгать, то во втором – знала – он не виноват.

Это она неправильная. С изъяном. Фригидная. И, как бы он ни старался, она могла только артистично стонать и сжимать стенки влагалища, имитируя оргазм.

Эс ненавидела ложь. Умирала внутри, когда приходилось говорить хоть слово неправды, но в сексе ей приходилось скрывать маленькую тайну большой ущербности. Кажется, успешно.

Ник ничего не замечал. Впрочем, его мало интересовали чьи-либо эмоции или страдания, душевные метания или тревога. Он в окружающем мире и в людях любил только себя. Единственного и неповторимого. Великолепного и сияющего.

При этом он не хвастался и не бахвалился. Скромный. Вежливый. Бесконечно внимательный. Но Альда научилась со временем читать его. Узнавать по почти неуловимым приметам, когда он притворялся. Делал вид. Играл мышцами лица, изображая то участие, то сожаление, то скорбь. Иногда – улыбку. Ничего нового – всего лишь правильная группировка мышц. Жаль только, глаза не умели притворяться так же искусно.

– Никки, дорогой, перерыв на пять минут! – холодная рыбина с глазами стервы Стелла Перовская только с ним разговаривала ласково, отчего казалась карикатурой – безобразной тварью, фальшивящей каждым звуком.

– Эсми, подождёшь меня? – он вытирает белоснежным полотенцем лицо и тёмные волосы.

– Да, конечно.

Зачем она продолжала ходить сюда – одному богу известно. На неё не смотрели. Отводили взгляд. Часто конфузились. Те, кто помягче. А так она давно чувствовала себя пустым местом. Коля нуждался в ней. Наверное. Иначе бы он понял, как эгоистично и жестоко заставлять