Содом и умора - Константин Кропоткин

Кирыч был о ней другого мнения. За все то время, которое я его знаю, он ни разу не изменил своей привычке — пить по утрам кофе из «маминой чашки». Если однажды ночью наш дом начнут бомбить гомофобы, то первым делом Кирыч кинется спасать ее. Так и выскочит на улицу — голый с чашкой наперевес. Как Гайдар с саблей.

— Ей цена — копейка, — сказал Марк, глядя, как я заметаю на совок останки чашки. — Я другую куплю. Вон, в «Доме» сумасшедшие скидки. Мне Танюшка говорила. Она купила симпатичные полотенчики. Белые в синий горошек. Не помнишь? В них еще Филя пепел стряхивал, а Танюшка ему сказала, что он урод. Я смеялся, потому что сильно пьяный был. Зачем я тогда так нажевался? Говорила мне мамочка: «Маруся, пей только лимонад»…

Марк сделал паузу, чтобы отхлебнуть кофе. На кофе у него время нашлось, а чтобы осколки собрать — ах, нет, я могу костюмчик замарать.

— Белых тапочек там не продают? — спросил я.

— Где? — не понял Марк.

— В доме твоем, где ты чашку Кирычу покупать собрался.

— «Дом» обувью не торгует. Но если тебе чего надо, то можно зайти к Федюне. Он новый магазин открыл с итальянским хламом. Рядом с «Домом». Только белое тебе не пойдет. Ты же всегда в черном ходишь. Девочки засмеют. Черный костюм и белые ботинки. Смешно, ей-богу. Как клоун.

— Во-первых, не ботинки, а тапочки, — ласково сказал я. — Во-вторых, не мне, а тебе. В третьих, этой идиотской чашке, которую ты умудрился расколотить, сто лет в обед. Она Кирычу от матери досталась. Единственная память о Серафиме Львовне, царство ей небесное… Слушай, купи себе в «Доме» тапочки.

— Я же сказал, «Дом» только предметами для дома торгует: хрусталем, там, фарфором… — напомнил Марк. — А за обувью надо к Федюне. Если сильно попросить, то он еще скидку даст. Федичка добрый…

Тут мое терпение кончилось.

— Дура крашеная! — зашипел я, отправляя осколки в помойное ведро. — В гроб можешь взять все, что хочешь. Хоть хрустальные вазочки.

— Почему же крашеная, это мой натуральный цвет, — выдал Марк дежурную остроту и, поняв, что я не шучу, сделал обиженное лицо.

Боясь не сдержаться и шваркнуть Марка по румяной физиономии, я пошел в душ. Зеркало в ванной отразило неприятного субъекта. Халат засален, волосы дыбом, морда злая и красная — в цвет волосам.

Я включил душ.

— Рыжик, а Рыжик! — сквозь шум воды послышался голос Марка. — Я сегодня вечером поздно буду. Мы с Федюней в солярий пойдем, а потом, наверное, в «Рыбу». Он меня с хорошим человеком обещал познакомить. Сережей зовут. Рыжик, ты меня слышишь?

— Привет Сереже, — сказал я.

Вот опять Марк создал проблему и поспешил удалиться.

У Марка есть уникальный талант вляпываться в неприятные истории всегда и везде: на улице, на работе, в трамвае, метро, в дискотеке, в магазине, а потом воздевать руки к небу рыдать, за что ему такое горе.

Марка не хотелось любить. Его приходилось опекать. Наверное, это и есть родительский инстинкт.

В прошлом году в славном городе Сочи мы чуть не простились с жизнью. Марк зазывно поскалился двум горячим кавказцам, сидевших за столиком напротив. Пока Кирыч дрался с одним, а я зайцем улепетывал от другого, Марк прятался в туалете ресторана.

— Какие же они звери, — соболезновал он после побоища, с любопытством разглядывая разбитый нос Кирыча.

Ни горячий душ, ни крепкий кофе, ни сигарета выхода не подсказали: в мусорном ведре покоилась фаянсовая труха, а в ряду чашек над раковиной зияла пустота. Я подумал о том, что гончарному ремеслу учиться поздно, а приличных помоек, где нашлась вторая такая чашка-уродина, в окрестностях нет. Проблема не решалась, поэтому мне оставалось лишь сделать вид, что ее нет.

— Ай, — сказал я, взглянув на часы, и помчался к компьютеру.

«Завтра статью сдавать, а у меня еще конь не валялся. Шеф порвет на клочки. Или оставит без гонорара, что еще хуже», — подумал я в свое оправдание.

Пепельница была полна окурков, рядом с клавиатурой стояла кружка остывшего кофе. «Рядовой конец рабочего дня, — подумал я, оглядев безобразие вокруг. — А именно… — я посмотрел в угол монитора. — Семнадцать двадцать одна».

Я с наслаждением потянулся и вздрогнул. Да, так и есть. Скоро половина шестого.

Вот-вот придет Кирыч.

Жизнь Кирыча — это череда ритуалов. Будильник звонит в 6.45, в 7.35 спускается в метро, в 8.00 уже просматривает котировки акций, в 12.33 начинает есть обед в столовой. Его возвращение ровно в двадцать шесть минут шестого — такое же незыблемое правило, как рюмка коньяку за полчаса до Нового года, или посещение могилы матери два раза в год — в день ее рождения и на родительский день.

— Чаю выпьем? — предложил Кирыч, и в этот день, как назло пришедший вовремя.

Он пересек комнату и засунул рубаху в коробку с грязным бельем.

Я потер глаза. Шесть часов за компьютером дали о себе знать — глаза слезились, будто я нанюхался лука. Что ж, тем лучше. Это лишь прибавит правдоподобия комедии, которую я намеревался разыграть.

— Знаешь, тут кошка соседская забежала, — начал я беспечным голосом. — Я ей «брысь», а она шмыгнула в кухню. Соседи, наверное, ее плохо кормят. Или бешеная. Хорошо хоть не укусила. Могла ведь.

Кирыч непонимающе уставился на меня. Кажется, я переоценил свои актерские способности. Молоть чепуху в пулеметном ритме по марусиному рецепту, я еще не научился. К тому же Кирыч натренирован на ложь, как бойцовские собаки на убийство.

— …Она заскочила на кухню, а на подоконнике твоя чашка стояла… — продолжил я, не зная куда девать глаза. — В общем, разбилась она, — сдался я. — Не кошка, конечно. Кошки ведь не бьются. Всегда на четыре лапы встают.

Глаза у Кирыча потемнели, из светло-голубых превратившись в темно-синие. С резвостью, неожиданной для его комплекции, Кирыч скакнул на кухню.

Пару секунд было тихо.

— Ненавижу! — сипло сказал он.

Хлопнула дверь и опять воцарилась тишина.

— Киря, открой! — сказал Марк.

Ответа не последовало.

Кирыч заперся в туалете четыре часа назад и на вопросы не отвечал. Монолог на тему «старым чашкам — собачья смерть, даешь — утилизацию отходов» высосал у меня все силы. Я сидел на табуретке и тупо смотрел на закрытую дверь.

Марк поглядел в замочную скважину и, видимо, не обнаружив признаков жизни, опять приставил губы к дырке.

— Открой, я писать хочу! — сказал он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Пиво, выпитое в «Рыбе», давало о себе знать, а мое предложение использовать для этих нужд раковину на кухне Марк с возмущением отверг, потому что «негигиенично».

— Киря, мы не виноваты. Чашка все равно старая была, — прогудел Марк в скважину, как в трубу.

Дверь неожиданно распахнулась, ударив Марка по лбу так, что он с воем завалился в угол.

— Мне все равно! — зарычал Кирыч, перегородив собой дверной проем. — Мне все равно, какая она! Ты не понимаешь, что теперь ничего нет. Мать умерла, сестра отказалась. У меня даже фотографии ее нет…

«Чьей фотографии? Матери? Сестры? Или чашки?» — растерянно подумал я.

— …Кто я теперь?.. — орал Кирыч.

— Раньше был дурак с чашкой, а теперь просто дурак, — сказал Марк из своего угла, щупая красное пятно на лбу, которое явно собиралось стань шишкой.

На его счастье Кирыч, одержимый приступом красноречия, реплики не расслышал.

— …Я человек без прошлого. Нуль. То есть ничего. Я никто и звать меня никак. Мне почти сорок. Я старый никому не нужный педераст. Детей нет и не будет. Для чего я живу? Для кого я живу? Осталось подцепить СПИД и умереть под забором. От меня даже сестра отказалась! — повторил Кирыч.

Раньше я не замечал у Кирыча способности смешивать яичницу и божий дар. Какое отношение имеет злосчастная кружка к его сестрице? И где мое место в его светлом будущем?

— Внимание! — взбодрившись, сказал я. — То, что я с тобой, сиротой, живу вместе, не считается? Я — так себе, декорация? Говорящая мебель?

— Комод с сиреной, — хихикнул Марк и на всякий случай прикрыл голову руками.

— Значит ты у нас от СПИДа намерен окочурится?! — начал я распаляться. — А где ты его возьмешь? Не собралась ли сирота на панель? Сестра послала к чертовой бабушке! Очень большое горе! И спасибо ей! Пора бы забыть эту историю! Ей уже двадцать лет.

— Пятнадцать, — поправил Кирыч.

— Какая разница! — клокотал я вулканом. — Скажи, кто Кларе помог, когда ее благоверного чуть в тюрьму не посадили? Денег на взятку дал брат-извращенец. Ведь, не отказалась. Если она вся такая высоко моральная, то почему не жертванула их бездомным детям. Взяла ведь и даже спасибо не сказала.

— Клара письмо написала.

— Ага! А проехать пару остановок на метро и сделать это лично «карле» было некогда.