Содом и умора - Константин Кропоткин

— Привет, рыба моя золотая, — сказал Марк и, проигнорировав распахнутые объятия Чука, ринулся к его спутнику. — Давно не виделись!

Дружеские лобзания Геку, кажется, понравились. Чук лишь хмыкнул что-то вроде «здрасте».

Вечер обещал быть интересным. Если Марк замечает привлекательный объект, то прет напролом, мало считаясь с мнением любовников. Тем более предполагаемых. Лучшего я себе и представить не мог. Плохое настроение Феликсу обеспечено. Я был в силах лишь довершить букет неприятных эмоций. И преподнести урок, в надежде, что:

а) отучит Чука заглядываться на чужих парней,

б) научит ценить своих собственных,

в) поможет забыть дорогу в наш дом.

Где-то я читал, как одна испанская секретарша ненавидела своего шефа и плевала ему в кофе. Фармацевтическая промышленность, слава Богу, работает безотказно, благодаря чему у меня было средство лучше. «Расслабин». Без цвета и запаха. 80 рублей за упаковку. Продается без рецепта.

Я принес из кухни блюдо с тортом и кофе, уже разлитый по чашкам.

Воодушевленный радушным приемом, Гек, видимо, решил показать себя во всей красе. В отличие от своего ученого друга, он вряд ли знал разницу между «Пиноккио» и «Буратино», поэтому завел разговор соответствующий своим габаритам — о футболе. Я к бестолковой беготне за мячом равнодушен, но вид здорового мужчины в обтягивающей майке смирял даже с футболом. Мы с Марком смотрели на Гека, как кролики на удава. Кирыч медитировал. Феликс нервно ерзал.

— Он не наш, — зашептал мне в ухо Марк. — Если бы он был наш, то не пинал бы мяч. Вот я понимаю, фигурное катание…

— Или синхронное плавание. Вчетвером, — добавил я…

Оплывая, одна за другой гасли свечи. От пирожных остались только крошки. Я устал крейсировать между гостиной и кухней, заваривая очередную порцию кофе, и привалился к теплому боку Кирыча. Не понимаю, как можно пить столько кофе на ночь. Что ночью-то делать? Впрочем, Марку нашлось бы чем заняться. Он то и дело умильно поглядывал на Гека и старался быть на высоте.

— Я Шелли читал как-то. Очень смешно, — отчитался Марк о проделанной работе.

Ему надоело молчать в ученых компаниях, поэтому он купил томик стихов и по вечерами заучивал наизусть. Марк уходил с книгой к себе в спальню, и менее через минуту спал сном младенца. Если бы я был врачом, то вместо снотворного выписывал бы пациентам классическую поэзию.

— Ты имеешь ввиду Мэри Шелли? — спросил Чук голосом экзаменатора.

Марк растерялся.

— Да, ее он и имеет, — пришел я на помощь. — А мне, например, эта макулатура уже не интересна. Раздавлена поездом истории.

— Вот как? — скептически заметил Чук.

— Люблю советскую литературу про детей, — сказал я. — Особенно рассказы воспевающие простые ценности. Про «Чука и Гека», например. Очень нравится. Намедни я даже стих про них сочинил. Хотите послушать?

Чтобы никто не успел отказаться, я не стал медлить.

— Поскаккала ЧукоккалаПокаккать на скакаккалуУвидела ЧукоккалаПрекрасную Гекаккалу…

— с выражением продекламировал я, — … Что было дальше еще не придумал. Наверное, большая любовь.

— С чужого голоса поете, — кисло сказал Феликс, рядясь в тогу критика, положенную ему по службе, но совершенно неуместную в кругу друзей.

— Да, пою, — согласился я. — Пою, а не каркаю.

— …Вы пишете для неопределенной целевой аудитории, — продолжил Феликс, профессионально не обращая на внимания на колкости. — Если для детей, то «покаккала» лучше опустить. Или заменить каким-нибудь эвфемизмом. Иначе не издадут.

— Я в стол писать буду, — заупрямился я. — Стану классиком посмертно. Как художник Ван Гог.

— Только ухо себе не режь, — сказал Кирыч.

— Не надо, — испугался Марк. — Ухо отрезать, это не жир отсосать.

— Как? — спросил Гек, видимо, подозревая неизвестные ему эротические удовольствия.

— Чтобы живота не было, — радостно объяснил Марк.

Разговор, наконец-то свернул туда, где ему есть что сказать. Дамские глянцевые журналы, которые Марк любит изучать в туалете, дают неплохое представление о пластической хирургии:

— …Вот у тебя имеется пара лишних килограммов и пара тыщ баксов, которые ты не знаешь, куда девать, — приступил он к объяснениям. — Ты идешь в клинику. И через пару часов у тебя ни жира, ни денег… Хотя по мне Гек и так хорош. Правда, ведь хорошенький?

Марк повернулся к нам с Кирычем за подтверждением. В конкурсе по душевной простоте он запросто мог отхватить первый приз.

— Кто такой Гек? — спросил Геракл.

Марк выразительно поглядел на него. Тот залился краской. «Так-так, пухлая золотая рыбка скоро пойдет на съедение», — подумал я.

— Геком тебя Илья называет. А его Чуком — сдал меня Марк. — Симпатичные имена. У меня в детстве была собака, которую тоже Чуком звали. Беспородная, но очень добрая. Она под трамвай попала.

Марк замолчал, скорбя об усопшей псине. Гек сочувственно хмыкнул. У Чука сделался такой вид, будто ему отдавили ногу.

— Гикнулась собачка, — без выражения произнес Кирыч.

— Нам пора, — задушено сказал Чук.

Он метнулся к выходу со всей возможной скоростью. Даже «до свидания» не сказал. Зато Гек еще пару минут ворковал с Марком в прихожей.

Чук дотерпел только до станции метро «Домодедовская». На следующий день ушлый Марк узнал от Гека, что прямо в вагоне с «бедным Филечкой» случилась неприятность и он попал в милицию за нарушение общественного порядка.

— Чукоккала накаккала, — сказал Кирыч, со значением посмотрев на меня.

— Ты про что? — спросил Марк.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезал я.

ВИРУС

— …Добрый вечер. Сегодня в программе… — сказал холеный мужчина в телевизоре.

Затем он отъехал в угол экрана и исчез, оставив после себя лишь голос, сообщавший новостное меню: президент на заводе, во Владивостоке — пурга, в Париже — демонстрация…

— Спокойной ночи, — нежно сказал Марк телевизору, в глубине которого спрятался его любимый ведущий, и скрылся в своей комнате.

Кирыч прибавил звук и подсел ко мне на диван.

— Думаешь, у него все в порядке? — зашептал он, кивая в сторону марусиной комнаты.

— С головой ты имеешь ввиду? Подумаешь новость! — усмехнулся я и громко продекламировал: — Маруся, скорбная главой, в домашнем мраке мне явилась и, ухнув вещею совой, вдруг крыша с треском обвалилась…

Я с надеждой посмотрел на свет, пробивавшийся сквозь щелястую дверь. Марк на провокацию не поддался. Милой сердцу свары сегодня не получится.

Я разочарованно поворочался. Диван — наследство от предыдущих жильцов — уныло заскрипел.

Он прав. Вечер обещал быть скучным. Чипсы, пиво, телевизор — рядовой мещанский набор.

Браниться с Марком было моим любимым развлечением. Чем меньше поводов, тем нестерпимей зуд посыпать его голову проклятиями. Просто так. Из вредности. Надо же тренировать вянущее злоязычие.

Марк от природы — идеальная жертва. Как взглянет своими оленьими глазами, как ресницами хлопнет, так сердце кровью обливается — как же ты живешь-то, малыш, в этом безумном, безумном мире. То, что «малыш» через сорок лет на пенсию пойдет, в расчет, как правило, не принимается.

— Маленькая собачка до старости щенок, — объясняет эту странность Кирыч.

Против вечнозеленой Маруси мне, например, предъявить нечего. Говорят, что если у супругов большая разница в возрасте, то тот, кто старше, выглядит моложе, а тот, кто младше — наоборот. Подсчитывая морщины (две глубоких, остальные 10 еще мелкие), я злюсь, что это правило распространяется и на гей-пары. Правда, с поправкой на сопротивление материалов. Кто мягче, тот и гнется. Кирыч живет в полном согласии со своим возрастом. Так что стремительно стареть приходится мне. Едва разменяв третий десяток, я, кажется, уже сравнялся возрастом с Кирычем. А ему ведь уже скоро сорок.

Кремы, маски и прочая оздоровительная дребедень, которая по словам Марка меня обязательно омолодит, помогает мало. В лучшем случае, как аутотренинг: намажешь морду белой слизью и начинаешь себе врать. Красота и молодость входят в мои поры… Еще немного и меня будут называть «деточкой», облепят подгузниками, а я буду пускать слюнявые пузыри и пребывать в сладкой уверенности, что жизнь прекрасна…

— Прекрасно… — проговорил я вполголоса, пытаясь убедить себя, что и досуг удался.

Съеденные чипсы отложатся новой жировой прослойкой, а морщин лишь прибавится — я заранее скукожил лицо, думая о том, каким я увижу себя завтра в зеркале — на традиционном ежеутреннем осмотре: эта небольшая выпуклость над трусами еще не похожа арбуз, но когда-нибудь обязательно им станет.