Ночью на вокзале: сборник рассказов - Чалам

— Насовсем?

— Да. Но Сарадамбе от этого легче не стало. На нее все пальцами показывали, одни смеялись, другие возмущались. И муж в ней разуверился: он ведь думал, что Канакая умрет и тем самым будет доказана невиновность его жены. Представьте себе, как бы чувствовал себя Рама, если бы Сита не доказала своей невиновности, пройдя через огонь невредимой. Если бы она побоялась обжечься и сразу выскочила из огня? А ведь Рама был бог! Каково же было мужу Сарадамбы сохранить уверенность в ее безгрешности, даже после многих лет добродетельной супружеской жизни… Нет, никто не верил, что она чиста, и прежнее уважение к ней рассеялось как дым.

Конечно, она не вынесла такой жизни и вскоре тоже исчезла из деревни… Говорили, что поехала помогать при родах младшей сестры. Потом оказалось, что сестра ее и не рожала вовсе и Сарадамба к ней не ездила. Сын ее, Субраманьям, перестал ходить в школу: стыдился расспросов о матери. Через год муж Сарадамбы продал дом и землю и уехал с сыном из этой деревни. Хорошо, что двух дочек еще до всех этих событий замуж выдали и они жили уже в домах свекров, а то бы так и остались незамужними. Зато у сына вся судьба сломалась. Отец вскоре умер, имущество было прожито. Субраманьям остался один как перст — ни жены, ни детей… Вот и вся история. — Доктор Камешвара Рао зажег сигарету и стал в дверях.

— Интересно, куда же мать сбежала? — спросил кто-то.

— Ну, сговорилась, наверное, со своим Канакаей и приехала к нему. Да только парень со старухой долго ли вытерпит? Бросил ее вскоре, конечно, — авторитетно заявил студент Нагая Чаудари.

— Что за женщина! Ради какого-то мальчишки дом разрушила, мужа и сына погубила!

— А теперь плачет над сыном!

— Материнская любовь все-таки…

— Подумать только, через сколько лет вы эту женщину встретили и узнали, — заметила Баламма. — А Канакаю никогда не встречали?

— Канакаю? — обернулся к ней доктор Камешвара Рао. — Канакая — это я.

Наступило глубокое молчание. Потом все вскочили со своих мест и окружили доктора.

— Неужели это правда, доктор?

— Да.

— И что же, она в самом деле вызвала вашу болезнь?

— Глупости, конечно. Я сильно ушиб и рассадил большой палец на ноге, как это часто случается с мальчишками, он начал нарывать, в результате — септическая лихорадка.

— Значит, это не была болезнь греха?!

— Нет, конечно.

— И она… она вас не соблазняла?

— Да нет же. До того как я поступил в медицинский колледж, я был невинным юношей. Ни одной женщины не знал.

— Значит, она не виновата?.. Как же вы допустили, чтобы ее оклеветали?

— А что я тогда понимал? Я же не знал, в чем ее обвиняют! Когда я поправился, мать сказала, что меня спасло лекарство с ее кровью. Я бросился благодарить ее, но она закрыла передо мной дверь, как перед злым духом. Это перевернуло мне душу, а тут еще насмешки и издевки. Вот я и бежал из деревни. Кроме того, были и другие причины. Ведь она платила за мое учение, а теперь перестала. У родителей денег не было, а я хотел учиться. И отец и мать смотрели на меня как на выродка, хотя я и не понимал почему, только потом я обо всем узнал. Вот я и ушел из дому.

— И она ничего вам не сказала?

— Нет. Я уехал в Бенарес, переменил имя. Учился, зарабатывал где придется, чуть ли не милостыню просил. Ну, и вот…

— А сейчас вы говорили с ней?

— Она сначала меня не узнала, а когда я назвал ей себя, закричала и убежала, как безумная.

— За что же она на вас-то в обиде?

— Ну а как же? Я же всему причиной. Из-за меня вся жизнь ее разрушилась. Из-за моего бреда!

— Почему же вы в бреду о ней говорили?

— Почему? Она для меня лучше матери была, я ее как богиню почитал. Вот и звал ее, думал, если она придет, то снимет болезнь своей божественной силой и я поправлюсь.

Доктор Камешвара Рао ушел на дежурство, разошлись и остальные. Один я, никем не замеченный слушатель, остался размышлять об этой странной истории. Я и сейчас вспоминаю ее иногда и думаю, что же такое жизнь и каков ее смысл для таких злосчастных, как эта Сарадамба… За что она пострадала? За свою доброту, за то, что помогла бедному мальчику? Погибла сама, погибли ее муж и сын. Кто в этом виноват? Когда хозяин пнет собаку, она глядит ему в глаза, силясь понять — за что. А в чьи глаза смотреть человеку?

Кто творит зло в мире — бог ли, сам ли человек? Современные писатели пишут: общество — вот кто стирает в порошок несчастных. Но ведь общество — это мы сами. И люди в этой деревне были такими же людьми, как и мы. Что же, выходит, общество, цивилизация не могут провести границы между добром и злом?

Такова жизнь… Нет бога, нет справедливости — только слепой случай, это и есть карма. Брызги морских волн тоже имеют свою судьбу: одни как алмазы сияют на солнце, другие падают на песок и высыхают… Так и люди… И все-таки они борются, стремятся к лучшему, ищут истину. А что такое истина? Суждено ли людям познать ее?

Никто не ответил. Туча нависла над горизонтом, поднялся ветер. Посреди моря возникла полоса пены, как будто кто-то проложил белую дорогу морским властелинам. Море глухо зашумело; плеск волн слился с завыванием ветра. Надвигалась гроза.

Трипуранени Гопичанд

Свое поле

Джогая, опираясь на палку, доковылял до берега канала и сел в тени дерева нереду. Каждый день он сидел здесь и жадно смотрел на свое поле.

У Джогаи было три сына. Старший, Нарасая, возделывал отцовское поле. А два сына не оправдали надежд отца, мечтавшего, чтобы все трое работали на земле. Средний, Дарая, стал лавочником, жил в достатке. Отец его не винил, что он бросил землю. «Хороший малый, да во всем слушается жену — вот и свернул с правильного пути». Младший сын, Венката Суббая, захотел получить английское образование, уехал учиться. Кроме сыновей у Джогаи было две дочери. Детей он любил, но дороже всего на свете было ему его поле.

У Джогаи было сто акров земли. Большую часть ее он не унаследовал, а приобрел сам; поэтому она была ему особенно дорога. А сколько труда вложил в свою землю! Старший сын давно говорил: «Ты уже состарился, отец, читай священные книги, теперь без тебя справимся». Да разве он понимает, какая забота земле нужна!

Месяц назад умерла жена Джогаи. Несколько недель кашляла, стонала. В день ее смерти Джогая, как всегда, ушел на свое поле. Перед уходом дал лекарство, прописанное врачом: «Ну, теперь ты поспи, во сне все болезни проходят!»

Джогая ни одного дня не мог пропустить, не побывав на своем поле. Хорошо, что пошел и в этот раз: владельцы соседних полей отвели воду с поля Джогаи. Старший сын, мямля, не вступился за свои права, струсил. Джогая решительно направился к каналу и снова пустил воду на свое поле. Соседи — с палками, с досками — молча глядели на него, потом ушли.

— Как мать? — спросил Нарасая.

— Жива.

— Лучше ей?

— Да где уж там…

— Тогда пойдем домой! — заволновался сын.

— Нет, пока поле не польем, не уйдем, — твердо сказал отец.

— Дома же нет никого, — настаивал сын.

— Иди сам. Я тут останусь.

Сын понял, что отец сейчас нипочем поля не бросит, и молча ушел.

Вскоре крестьяне, работавшие на своих полях поближе к деревне, прокричали Джогае, чтобы он скорее шел домой. Джогая понял, что его жена умирает. Но часть поля еще не была орошена, и Джогая остался присматривать.

Вода медленно заполняла борозды, и вот наконец все жаждавшее, сухое поле было напоено, глинистая красновато-бурая земля стала темной, влажной. Теперь Джогая устало поплелся домой.

Жену он застал при смерти, но и в бреду она невнятно бормотала о домашних делах и заботах. То беспокоилась о младшем, любимом сыночке: «Женить его надо было — остался бы при нас, не послушали меня, вот и…» То ворчала на строптивую невестку, жену Дараи… То волновалась, как бы крысы не прогрызли соломенные корзины с зерном… То слабым голосом пыталась накричать на прачку — опять плохо стирает, всю одежду испортит!.. А как старшая сноха масло сбивает? «Это срам, половина масла в сыворотке остается, пропадает. Вот умру, так весь дом прахом пойдет! Молодые — их учить и учить.»

— Ну, ну, успокойся, помолчи! — урезонивал ее Джогая.

Но жена опять вспоминала то одно, то другое из бесконечных домашних дел, звала домочадцев, каждому что-то наказывала. Вдруг она с болезненным стоном крепко схватила мужа за руку — и умерла.

Со дня ее смерти прошел месяц. Все шло своим чередом.

Джогая по-прежнему каждый день сидел под деревом нереду на берегу канала. Смотрел на свое поле, освещенное солнцем, на работников, которые усердно выпалывали сорняки, распевая песни. Иногда дремал. На душе у него со дня смерти жены было смутно.

Однажды, закрыв глаза, он припомнил. Как-то пришел он на поле с внуком. Мальчик, держась за его руку, спросил: «Дедушка, где наше поле?» — «Вот это, вся земля вокруг нас, — с гордостью ответил Джогая. — Сто акров!» Показывая внуку свое поле, широкое, как море, Джогая преисполнился гордости. Когда-то давно он пришел в эту деревню продавать быков. Крестьянин, который купил у него быков, стал потом его тестем — сумел распознать его трудолюбие, деловую сметку. С тех пор он без устали работал. У тестя было всего пять акров. Десять лет Джогая эту землю своим потом поливал, зато еще пять акров смогли прикупить. Тесть в него верил, помогал во всем. И вот наконец у него сто акров! Тесть уже давно умер, и сам Джогая состарился. Что он теперь может? Дотащиться с трудом до своего участка, сидеть и глядеть на него. Раньше вид поля вызывал в душе ликование, теперь радость сменилась привычкой…