На трудных дорогах войны. От Кавказа До Балкан - Константин Деревянко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такова история этого полезного совещания с правильным и необходимым решением практического улучшения питания и пополнения армии. Но форма его – это, конечно, настоящая импровизация, непростительная даже в гражданских условиях коллективного руководства; и тут прав Штеменко, критикуя этот протокол, так как он больно ударил по нему самому, ибо эта история имеет свое продолжение. Будучи вызван в Москву, Штеменко докладывал Ставке о делах в Приморской армии: «Верховный вспомнил наш протокол с десятью подписями:
– Колхоз какой-то. Вы там не голосовали случайно?.. Ворошилову такое можно ещё простить – он не штабник, а вы-то обязаны знать порядок. – Затем, обращаясь уже к Антонову, кивнул в мою сторону: – Надо его как-то наказать за это…
После освобождения Крыма многие из участников операции были награждены. При этом Сталин опять вспомнил наш злополучный протокол. Обнаружив в списках представленных к наградам мою фамилию, он сказал Антонову:
– Награду Штеменко снизим на одну ступень, чтобы знал наперёд, как правильно подписывать документы.
И синим карандашом сделал жирную пометку».
А я в связи с этим протоколом получил новое назначение. Начштаба флотилии Свердлов рассказывал мне как участник этого совещания; когда он доложил командующему флотилией Горшкову (он из-за болезни не присутствовал на нем) о бурном заседании Военсоветов, проходившем тут же, в штабе флотилии, и зачитал содержание протокола, он отреагировал на него по-своему, в полном соответствии со своим характером. Горшков продолжал придерживаться своей старой линии: командующий и штаб флотилии лично и непосредственно планируют и осуществляют десантные операции, а перевозками должен заниматься специальный начальник. Другое дело – надо было сразу на это поставить более сильного командира, дать ему штатное управление и больше сил и средств; а этого не было сделано, потому и пошли недоразумения. В этом я вижу ошибку командующего флотилией Горшкова. Наученный горьким опытом неудачи с перевозками, он принимает на этот раз правильное решение: коль скоро командарм Петров не согласился с переводом управления Керченской базы из Тамани на косу Чушка в Кордон Ильича для руководства перевозками, что ей на роду было написано, то использовать управление другой базы – Бердянской, существование которой становилось ненужным, и создать за её счёт специальное соединение под названием Керченская переправа, а её командиром назначить Деревянко[5]. Военсовет флота и замнаркома Рогов сразу же утвердили этот замысел Горшкова на осуществление операции по переправе войск и грузов через пролив. Я со всей силой подчёркиваю слово «операция», потому что это была по срокам, масштабам, пространственности и оперативной значимости настоящая операция, не менее важная, чем высадка десанта, которая до этого лихорадила два Военных совета, все управления армии и флота, обернулась конфликтной ситуацией, вызванной тем, что войска всех трёх корпусов армии (ОПАРМ) не имели в достатке боеприпасов, оружия, продовольствия, зимнего обмундирования, задерживалась переправа дополнительных войск; и при этой ситуации не могло быть и речи о наступательной операции армии. Ей должна предшествовать успешная операция по переправе в Крым огромного числа войск, ожидавших переправы, танков, артиллерии, боеприпасов, продовольствия, скопившихся в неимоверно опасных количествах на причалах косы Чушка – их противник мог уничтожить, взорвать ударами авиации и артиллерии, а они наносились ежедневно. Свердлов сообщил мне, что на этот раз Петров – уже после заседания Военсоветов – согласился с созданием предложенного Горшковым нового соединения и с моей кандидатурой. Это объяснимо. Он хорошо знал меня по Одессе – и как мы поддерживали его огнём, и какой размах приняли одесские морские коммуникации, и помнил образцовую посадку при эвакуации нами его армии за четыре часа – и вообще он был высокого мнения о нас, одесских моряках, и писал: «Личный состав Одесской базы на посадке войск проявлял величайшую организованность, посадка войск проходила дружно, организованно»[6].
Каждому командиру крайне необходимо и дорого доверие старшего в бою и операции. И я его чувствовал сейчас на себе. Я гордился доверием, оказанным мне Владимирским, Кулаковым, Роговым и особенно Петровым, ибо одно его слово возражения (он придерживался мнения, что командующий и штаб флотилии должны непосредственно управлять операцией на переправе) могло порушить все задуманное флотом, как перед этим получилось с несостоявшимся переводом управления Керченской базы из Тамани в Кордон Ильича. Петров согласился, и в мой адрес пошла радиограмма: немедленно прибыть в Темрюк.
Теперь предстояло оправдывать доверие, оказанное мне такими высокими инстанциями, тем более что в это были посвящены и представители Ставки и Генштаба.
Одно очень важное положение: и Владимирский, и Горшков объявили мне, что в целях оперативности мне предоставляется право самостоятельного сношения с армейскими руководителями, непосредственно занимающимися перевозками и питанием армии.
Это, как и всё остальное, меня полностью устраивало. И вообще я был рад, что я вновь рядом с армией и работаю на неё. Вновь, как и в Одессе, с Приморской армией, но в другом качестве, и опять же рядом Петров. Мне нравилось, что после некоторого затишья в моей деятельности я вновь на горячем месте, под ударами, и занимаюсь не отвлечёнными делами, а буду решать задачи с армией на главном направлении борьбы с врагом.
Закончив работу с генералами тыла армии по улучшению перевозок через пролив, я заторопился в Кордон Ильича – скорее к делу, от которого зависела будущая наступательная операция Отдельной Приморской армии (ОПАРМ).
Узнав, что я «безлошадный» и приехал сюда на попутной грузовой машине, член Военсовета армии Соломко распорядился выделить мне в постоянное пользование легковую машину, а генерал Хилинский, с которым я отныне буду планировать перевозки, – видно от избытка чувств, природной щедрости и уважительности к морякам – приказал дать мне из резерва почти новенький роскошный лимузин ЗИС-101А. И через полчаса я выехал. Конечно, я понял подоплёку этих щедрот, так как знал, что в армии, в полевых условиях такая машина не нужна, там высоко ценился легковой вездеход, и на нём разъезжали и командир полка, и командующий фронтом. Но для укатанной дороги косы Чушка и в Темрюк этот лимузин вполне подходил. 12 минут требовалось, чтобы проскочить от Кордона до оконечности косы, что позволяло мне дважды за день посещать там самое бойкое место: Дамбу – причал № 7, с которого шёл основной поток войск и грузов, и Дамба постоянно была завалена тысячами тонн груза.
Только мы тронулись, и непривычное мягкое покачивание, уют и тепло погрузили меня в глубокий сон. Проснулся я от сильного толчка, – машина стояла – и тревожного голоса шофера Николая Зубова:
– Товарищ капитан 2-го ранга! Подъехали к Кордону Ильича, его бомбят или обстреливают, ехать или переждём?
– Ещё чего не хватало; а если тут беспрерывно так, тогда мы с вами никогда не въедем в пункт назначения, – отшутился я, – трогайте. Война есть война, на ней могут и убить.
И в это время впереди три одновременные вспышки и взрывы. Похоже на артобстрел. Это здорово напомнило мне Одессу, она была под огнём вражеской артиллерии, и мне не привыкать, хотя тошновато. Кордон Ильича – небольшое рыбацкое село с хатками, находящееся у северной оконечности Керченского пролива, чуть южнее мыса Ахиллеон и вблизи начала (корня) косы Чушка, вытянувшейся узкой песчаной полосой на юго-запад на 16 километров. Здесь и ЗКП флотилии, и управление морскими перевозками.
Впереди светится синий огонёк. Подъезжаем – шлагбаум у развилки дорог и около него силуэт. Остановились. Подхожу. Вглядываюсь – девушка с карабином за спиной, а неподалеку, у землянки, другая – с карабином в руках. А рядом продолжают рваться снаряды и слышен мерзкий посвист.
– Ваши документы! – строго потребовала девушка-боец.
Просмотрела, отдала честь и подняла шлагбаум. Я впервые встречаюсь в прифронтовой полосе с девушкой регулировщицей и вот в такой ситуаций. И я не мог вот так просто взять и уехать. И может невпопад, но спросил:
– Как оцениваете обстановку на вашем участке?
– Обычная, боевая, – опять же строго ответила она.
И в это время очередная порция разрывов и посвистов, от которых хотелось пригнуться, хотя это бессмысленно, поздно.
– И часто такое вот у вас тут?
– Ежедневно и подолгу, то снаряды, то бомбы, мы уже втянулись.
Милое ты мое создание: в мирное время у неё с губ не сходило бы слово «мама». А сейчас бы жениха ей хорошего, да мужа бы доброго, да детей бы здоровеньких. А она уже с карабином обручилась, и ей, видите ли, бомбы и снаряды обычное дело, и она вроде бы уже и втянулась в это. Да нет же – лёгкая, неприметная для неё, предательская дрожь в голосе выдаёт её опытному глазу – ведь бесстыжая, обнаглевшая за войну «курносая, безносая» непрестанно бродит вокруг да около и зазывно дышит ей в лицо при каждом воздушном и артиллерийском налёте.