По дорожкам битого стекла - Крис Вормвуд

Герман достал машинку для самокруток и принялся крутить косяки, мешая траву с ароматным табаком.

— Пошли в комнату, — сказал он, когда с изготовлением косяков было закончено. — У меня там звёзды на потолке, будет интересно залипать.

Комната оказалась маленькой, но уютной. Почти большую её часть занимала большая кровать, застеленная чёрным покрывалом. Книги и диски были сложены на полу ровными стопкам, некоторые из них были почти в человеческий рост. Перед кроватью стоял большой старый телевизор.

— Я люблю смотреть мультики, — сказал Герман, ловя взгляд Макса. — Особенно «Поллитровую мышь» или «Металлопокалипсис».

Взгляд Макса прошёлся по корешкам книг: Габриель Витткоп, Жан Жене, Поппи Брайт, Джоэл Лейн, Ирвин Уэлш, Чарльз Буковски, многое из этого было ему знакомо.

На тумбочке лежал раскрытый том манги Суэхиро Маруо.

Герман включил странную музыку на музыкальном центре. Это было нечто мрачное и медитативное.

— Обычно, многие, когда укуриваются, предпочитают слушать психоделик, а это что-то новое, — сказал Макс.

Геран сел на кровать, скрестив ноги по-турецки. Перед ним в пепельнице-черепе лежали два аккуратных косяка. Макс сел рядом. Они молча закурили, втягивая дым как можно глубже в лёгкие, чтобы почувствовать всю травяную зелень ямайского рая. Сначала немел язык, потом лицо, затем конечности переставали слушаться и от тебя оставались одни только глаза.

— Это заборная штука, — сказал Макс, глядя куда-то внутрь себя.

— Съешь печеньку, — сказал Герман, протягивая ему овсяное печенье.

Макс ел печенье, боясь откусить себе пальцы. Он почувствовал, что его накрывает всё сильнее и сильнее. Словно тело испытывает лёгкие космические перегрузки в этом странном путешествии вглубь себя.

— Что это было?

— Просто печенька из Амстердама.

Макс чувствовал, что его затягивает в воронку жёлтого света. Нет, это не обычный травяной приход, это что-то круче. Он пытался что-то рассказать о своей песне, но мысли не слушались и всё время текли не в то русло.

Дверь едва слышно отворилась, скрипнул паркет, и в комнату буквально вплыла полуголая девушка. Её длинные рыжие волосы рассыпались по плечам, почти скрывая маленькие упругие груди. Из одежды на ней была только длинная хиппарская юбка. На коже виднелись чёрные полосы от краски. Макс наблюдал за ней, не зная, видение ли это извращённые игры реального мира. Контуры реальности начинало размывать.

— А он не похож на тех, кого ты обычно трахаешь, — сказала она Герману, плавно пускаясь на кровать.

Герман ничего не ответил, продолжая наблюдать за плавностью её движений. Она словно сделана из волн. Он припомнил, что сегодня она называлась Анаис. Она приблизилась к Максу и провела рукой по его щеке. Их взгляды пересеклись. Казалось, что глаза у неё какого-то необычного цвета, то ли василькового, то ли вообще лилового. Но, это всё скорее всего, галлюцинации в темноте.

— Ты красивый, — сказала она, осторожно целуя в губы.

В её слюне была мята и что-то спиртное. Макс коснулся руками её груди, осторожно сжимая соски. Ещё никогда ему не доводилось трогать девушек так в первые минуты знакомства. Но она была не против. Герман наблюдал за всем лёжа по другую сторону кровати с видом сытого удава. Она уже сидела на Максе, запуская руки ему под футболку. Снова какой-то туман, лёгкое помутнение, сознание и он не понял, как оказался в ней. В тот момент ему почему-то показалось, что он весь в её власти и плавно растворяется в её соках. Вспомнилось что-то про суккубов и ещё бог знает что, прежде чем он понял, что это обычный секс под веществами и ничего жуткого тут нет. Ощущения и восприятие обострилось до предела. И Герман тоже был с ней и в ней. Во всём этом акте была странная порочная нежность. На какой-то миг им даже казалось, что они слышат мысли друг друга и чувствуют то же самое.

Это длилось долго, даже слишком долго. Или просто время под травой тянулось гораздо медленнее. Всё казалось таким безумным и лишённым смысла, что становилось странно. А потом не стало ничего.

— У тебя такой взгляд, что я подумала, будто ты девственник, — послушался Максу её голос сквозь сон.

Они уже не видели рассвета за плотными шторами, всё для них слилось в сплошную ночь.

Глава 2

Макс проснулся, видя вокруг себя черноту. Сначала ему показалось, что это продолжение предыдущей ночи, однако очень скоро он понял, что это уже начало ночи следующей. Он чувствовал жар прижимающегося к нему тела, он уже слишком давно привык просыпаться один. В этом было какое-то непередаваемое приятно забытье.

— Твою мать, что, вообще, вчера было? — спросил он, скорее у самого себя.

— Ничего особенного, — спокойно ответил Герман.

— А, кажись, вспоминаю… Чёрт, я трахнул твою девушку… извини, — это прозвучало так по-дурацки наивно.

— Ничего страшного. Я сам этого хотел, к тому же она не моя девушка. Не люблю эти штампы. Мы просто живём вместе, мы просто друзья.

Они вставали с кровати, не глядя друг на друга, чтобы проскитаться по квартире двадцать минут, уподобляясь зомби, забывая свои цели и смысл. Проснувшись ночью, тяжело понять суть своего пробуждения.

— В принципе, я даже смогу приготовить завтрак, — Макс по-хозяйски нырнул в холодильник.

— Ненавижу, когда готовят мужики, — сказал Герман.

— Мне просто до ужаса захотелось сделать пожрать.

— Валяй, если сможешь меня удивить.

Умение готовить очень полезно для того, кто привык скитаться по впискам — это своеобразная плата за присутствие.

— Она опять куда-то ушла, так что мы с тобой сегодня одни, — как-то зловеще произнёс Герман.

— И что? — равнодушно спросил Макс.

— Ничего. Просто порой её присутствие меня раздражает.

— Именно поэтому у меня нет девушки. Я люблю просыпаться один.

Макс размахивал ножом в воздухе, словно разделывая невидимый труп.

— Я думал, потому что ты её убил.

— Я бы с радостью, но…

— Ты просто слишком добрый. Люди типа тебя не в силах убить кого-то кроме себя.

Нож врезался в куриную плоть, словно стараясь опровергнуть доброту своего хозяина. Но во всех его движениях было маниакальное сострадание с преклонением перед смертью.

— Не понимаю веганов, — хмыкнул Герман. — Их пугает вкус смерти в мясе, а мне же он нравится больше всего.

— Сегодня у нас на завтрак куриная смерть со спагетти.

Кухня наполнялась запахом еды. Становилось жарко, но в то же время, уютно.

Они сли есть, запивая спагетти пивком из холодильника.

Завтрак, вернее — ужин, погрузился в молчание. Секунды тишины складывались в минуты. Было слышно, как тикают часы, и гудит дорога за окном.

— Знаешь что, если ты уйдёшь отсюда, я себе этого не прощу, — начал Герман; как всегда, слова опережали его сознание. — Такие встречи неспроста. Что-то подсказывает мне, что твоё появление должно изменить мою жизнь.

— Ты о чём? — повёл бровью Макс.

— Я о твоём голосе. Он до сих пор не уходит у меня из головы. Это просто потрясающе. Если научить тебя правильно им пользоваться, то мы сможем покорить этот мир. Не зря же я убил двенадцать лет своей жизни на музыку.

— Я и думать уже забыл об этом. Когда-то лет в четырнадцать мы создали свою группу, чтобы играть в подвале эти рваные рифы панк-рока. Страшная глупость, как мне кажется с высоты прожитых лет. Потом все угомонились, вчерашние панки разбрелись по институтам или молча канули в Лету.

Герман слегка поперхнулся:

— Не сравнивай это, чёрт возьми. Я говорю тебе совсем о другой музыке.

В голове его заплясали перспективы и далёкие планы. Каждый из них был особым радужным видением: вот он стоит с гитарой на освещённой софитами сцене; музыка, которую извлекают его пальцы, льётся божественным нектаром или бушует неистовым ураганом, стоит только пожелать. И весь зал тянет к нему свои длинные белые руки. Белые руки в тонких витых браслетах или металлических шипах, руки с синими прожилками вен и розовыми отметинами свежих шрамов. Больше всего в этом видении Герману запомнились именно руки. Он лишь довольно хмыкнул, записывая это в свой новый фетиш.

— Много бухла, девок и кокаина! — Герман довольно втянул носом густой варёный воздух кухни.

— Блин, я тоже так хочу! — воскликнул Макс.

— Я сделаю из тебя легенду. Мы будем жить счастливо и умрём в один день.

— За легенду! — они чокнулись бутылками с пивом и подумали о том, что вечер надо продолжить чем-то покрепче.

Они сидели на пригорке возле железнодорожных путей. Поезда скользили во тьме, разбивая тихую ночь грохотом тысячи колёс. Железная дорога манит. Она почти как вода. Новая отдельная стихия. Максу вспомнился родной город, где он точно так же приходил к путям и часами смотрел на поезда, что стремительно проносятся, игнорируя крохотный полустанок. Поезда влекло лоно юга. Затем без всякого энтузиазма железные черви ползли на север сквозь синий лес и тоскливую ночь.