По дорожкам битого стекла - Крис Вормвуд

— О, ты даже не знаешь, какой это кайф — отыграть на настоящем концерте. Остался месяц до Хэллоуина. Я уже прислал демку оргам, ожидаю ответа.

— Ты уверен, что за месяц мы успеем сыграться?

— Уверен как никогда.

На этом они заснули, ныряя в общие видения о мировой славе и вселенском избавлении. Где-то там, за ширмой бытия, их сознание было общим и цельным.

Глава 6

— Нам всё же разрешили выступить в «X-club» на хэллоуиновской пати! — Герман расхаживал по комнате важный, как готический грач. — Выступление уже через три дня. Думаю, мы готовы.

Макс сидел и воодушевлённо слушал.

— В этой помойке? — спросила Элис.

— Ну а что поделаешь? Мне вообще сказали, что мы лучшее среди того шлака, что набрался у них в этот раз. К тому же, мы знакомы с директором клуба по моей прошлой группе. Неоднократно у них выступали среди этого мракобесия.

Герман уселся в кресло с выражением утрированного пафоса на лице.

— В былые времена, до того, как клуб впервые закрыли, я любил потусить там в женском туалете, спасаясь от ужасной музыки.

— А что в мужском? — спросил Макс со скептически искривлённой улыбкой.

— Ну там грязно и вообще не романтично. А в гримёрке звукоизоляция плохая.

Герман внимательно рассмотрел Макса: его торчащие во все стороны серые волосы со светлыми перьями, выгоревшими за лето, драные джинсы, протёртые во всех местах, и футболку с пацификом, выложенным из ножей и пистолетов. Он вообще почти всегда ходил в одной и той же одежде из своего скудного багажа и совершенно не парился по поводу внешнего вида.

— Макс, я отдам тебя в руки Элис, чтобы она привела тебя в порядок. Мы же не грандж, чёрт возьми, играем, в таком виде на сцену нельзя.

— Делай, что хочешь, главное, чтобы я сам себя не испугался.

— Шмотки мои наденешь, ты уже отощал до моего размера и так. А мне всё равно этот ворох гото-тряпок некуда девать.

Максу ничего не оставалось, кроме как согласиться. Сценический образ и всё такое. Элис утащила его в свою комнату, чтобы проделать какие-то махинации с волосами. Ножницы щёлкали где-то над ухом, как маленькие гильотины.

— Только, пожалуйста, оставь мне немного волос, — взмолился Макс.

— Не бойся. Будут тебе волосы.

На пол опадали серебристо-серые змеи, которым лезвие гильотин снесло голову.

— Если не возражаешь, я тебя чуть-чуть перекрашу. У тебя слишком безликий цвет волос, в нём теряется твоё лицо. Я, конечно, не профессиональный стилист и даже не мужик-гей, так что делать буду на свой вкус, — рассмеялась она.

— Мне всё равно. Сделай из меня рок-звезду, детка, — последнюю фразу Макс произнёс, намеренно утрируя.

Краска жутко воняла и немного жгла кожу головы, но даже это казалось терпимым.

— Слушай, процесс очень нудный. Надо пока отвлечься, — предложила Элис. — Расскажи мне, что ли, во что ты веришь?

— В Ничто — это главный бог нашего поколения, когда власть правительства не имеет авторитета, недостаточно на нас давит, чтобы заслужить волну негодования или немого смирения. Авторитет бога упал ниже плинтуса. Ну, это лично для меня. Я вообще считаю, что умному человеку просто негоже примыкать к какой-либо политической или религиозной организации. Я не одобряю действующую власть, точно так же мне противны действия оппозиции, потому что и то и другое — стадо. Православие корыстно, любит деньги и власть, в сатанизме хватает юношеского максимализма, а атеисты забывают, что стали последователями точно такой же религии.

— Ты не веришь в бога?

— Трудный вопрос. Если бы окончательно не верил, тогда мне бы не приходилось так злостно богохульствовать.

— А Герман был прав в том, что в тебе ещё живёт некое чувство, напоминающее совесть. И когда ты поступаешь плохо, ты это сознаёшь. Вот и твоё отличие ото всех.

— Я бы с радостью её убил.

— Не стоит. Именно это и отличает тебя от нашего грязного мира.

Скоро пришло время смывать краску. Когда волосы высохли, они оказались совсем белыми, почти как паутина, но это выглядело настолько естественно, словно седина. Рваные пряди имели разную длину и лишь самые длинные едва доходили до плеч. Элис сказала, что это ещё не всё. Она открыла большую палетку теней, которая походила больше на палитру художника, чем на набор для макияжа. Вздохнув, Макс принял и это. Мягкие кисточки приятно касались его кожи. Особенно приятными были ощущения на веках. Кто-то из прежних друзей Макса сказал бы, что это нереальная педерастия, но ему было всё равно. Заведшийся в мозгах Зигги Стардаст одобрительно кивал, рассыпаясь блёстками. В конце концов, в семидесятых-восьмидесятых именно так снимали тёлочек, и если сейчас тёлочки предпочитают чётких пацанчиков, то это их проблемы. Пока Макс думал, Элис красила ему ногти чёрным лаком. Он всё же настоял на глянцевом без блёсток, единственном, на его взгляд, допустимом цвете лака для ногтей.

— Вот теперь вообще замри и не двигайся минут пять, — велела она.

— Я никогда не чувствовал себя настолько беспомощным, — вздохнул Макс, откидываясь в кресле.

Казалось, что прошла вечность, пока его руки покоились на подлокотниках.

— Подожди, в зеркало пока не смотрись, — сказала Элис, протягивая ему ворох одежды. — Примерь сначала. Только осторожнее, мейк не размажь.

Затем она стыдливо удалилась, словно и не видела его голым ранее. Джинсы Германа оказались непривычно узкими, однако втиснуться в них всё же удалось. Макс пару раз запутался в чёрной футболке, состоявшей, как казалось, из одних только дыр. Он подкрался к большому резному зеркалу в углу и сдёрнул с него драпировку. То, что он не узнал себя, было мягко сказано, перед ним стоял кто-то другой, как бы это банально ни звучало.

Его лицо казалось мёртвым, но в то же время глаза блестели каким-то живым огнём, и тёмно-вишнёвые губы искривлялись в улыбке. Undead. Эта мимика раньше была несвойственна Максу, он вообще был скуп на гримасы, словно раньше лицо было незнакомым инструментом, которым он просто не умел управлять. Под глазами залегли глубокие чёрные тени, на манер готических музыкантов старой школы. Грим казался неаккуратным, но выверенным до последней детали, и даже красный ореол вокруг глазниц вносил свои черты. Брови превратились в две тонкие нити.

Кем бы ни было это существо в зеркале, Макс понял, что оно ему нравится. Он поймал себя на том, что стоит на коленях перед зеркалом, в попытке прикоснуться к собственной руке, преодолев прозрачный барьер иномирья.

В комнату вошёл Герман, заставив Макса оторваться от самосозерцания. Воронёнок тоже весьма изменился за этот краткий промежуток времени — судя по всему, он сам наводил себе марафет. Его волосы торчали во все стороны, в некоторых прядях красовались настоящие вороньи перья. В одном ухе сияла серебряная серьга с крестом. Грим его походил на раскраску Макса, разве что казался ещё более зловещим. Весь его вид чем-то напоминал мёртвого шамана. Его тощая грудь была лишь слегка прикрыта чёрной рыболовной сеткой. Костлявые руки оставались открытыми, и татуировка с вороном сверкала на плече. Кожаные штаны Германа казались такими узкими, что готовы были лопнуть при первом шаге, однако как-то держались.

Он отстранил Макса, чтобы его отражение тоже поместилось в резную оправу старинного зеркала. Хотелось сказать что-то типа: «Мы выглядим, как парочка мёртвых педиков из восьмидесятых», — однако все слова казались сейчас такими неуместными. «Это просто маскарад для сцены. Просто маски и просто игра». Герман подошёл так близко, что Макс чувствовал кожей его ауру, от которой даже волосы на теле становились дыбом, словно подносишь руку к включенному советскому телевизору. Макс продолжал смотреть не отрываясь куда-то в стену, Герман был на полголовы ниже его.

Макс попытался увернуться от протянутых к нему рук с длинными чёрными ногтями, но, пятясь назад, споткнулся обо что-то и упал. Но нет, скорее, осел в полуобмороке, не чувствуя удара. Под ним оказалось что-то мягкое, наверное, подушка. Герман, смеясь, запрыгнул на него сверху. Их губы оказались так близко, что Максу стало не по себе. Когти гладили его рёбра сквозь рубашку.

— Успокойся. Это только для сцены. Я же помню, что ты не нравишься мне без образа, — прошептал он. — Хотя сейчас ты милашка.

Макс вздохнул с облегчением. Ещё не хватало приставаний друга, на которые он никак не мог ответить по идеологическим соображениям. Он лишь расслабился на секунду, пока не почувствовал на своих губах чисто символический поцелуй. Он задёргался, сопротивляясь. Герман схватил его за запястья, прижимая к полу. Макс закричал, пытаясь пнуть его ногой по яйцам.

— Боже, ты стонешь, как Эксл Роуз. Как, наверное, весело трахать вокалистов! — на последней фразе Герман сам заржал, понимая смысл сказанного.