Час отплытия - Мануэл Феррейра

на лекции, беседует с друзьями «о своей земле, о своем народе, о литературе». Спокойному, обеспеченному существованию в Лиссабоне он предпочитает борьбу и тайно уезжает в Африку, чтобы принять участие в национально-освободительном движении своего народа.

Контраст мятежного духом африканского юноши и умиротворенной, довольной жизнью тетушки Жожи, которая до смерти боится политики, считая ее «погибелью» для людей, обретает в конце книги наибольшую остроту. Молодое поколение совсем иное, чем были их деды и отцы, как бы желает подчеркнуть Мануэл Феррейра. Однако конфликт этих двух характеров не нарушает их единства. Тетушка Жожа и Витор словно олицетворяют две стороны национального облика зеленомысцев: традиционную общительность, дружелюбие, гостеприимство, словом, все, что включает емкое креольское слово «морабеза», и новые качества, обретаемые островитянами в борьбе за независимость, — чувство солидарности, готовность постоять за свои права.

Творчество Мануэла Феррейры правдиво отразило настроения в португальских колониях накануне обретения независимости. Книги М. Феррейры, активного борца за независимость Зеленого Мыса и Анголы, ценны для нас прежде всего тем, что обогащают наши познания о далеком архипелаге в Атлантике, который освободился от пятисотлетнего господства колонизаторов и обрел политическую и национальную независимость.

Е. Ряузова

ЧАС ОТПЛЫТИЯ

Повесть

Hora di bai

Romance de Gabo Verde

Lisboa, 1972

Перевод E. Ряузовой

Редакторы A. Корх и А. Михалев

1

Покидая насиженные места в центре острова, жители Сан-Николау устремились на побережье в надежде поймать рыбешку, отыскать маниоковый корень, стебель сахарного тростника или, на худой конец, любое растение, лишь бы обмануть чувство голода. Но и в прибрежных поселках, даже самых крупных и зажиточных, все, бывшее некогда достоянием их обитателей, развеял ветер невзгод и нищеты. Деятельность членов Общества помощи голодающим, раздававших беднякам похлебку, мало что могла изменить: на рассвете, с первыми лучами солнца санитарная карета из муниципальной больницы подбирала тела умерших ночью от истощения. Холодные, застывшие трупы лежали прямо на улице, и никого это уже не удивляло. Разве накормишь всех бесплатной похлебкой — ведь голодающих на Сан-Николау несколько десятков тысяч.

Отвратительный призрак нищеты распростерся над островом, голод опустошал деревни, неумолимо, точно чума, уничтожал он все на своем пути по пустынной, выжженной солнцем до желтизны земле, некогда покрытой буйной растительностью.

Куда девались зеленые рощи, где с изогнутых дугой ветвей свисали гроздья бананов? Где сладкий батат, и фасоль, и маниока, и ямс, и маис, в былые времена плотным ковром устилавшие плоскогорье, чтобы вдоволь насытить людей и животных? Травы, молодые побеги, кусты, корни деревьев — все сгинуло в прожорливой пасти засухи и палящего зноя.

Только в самом центре острова голод обошел стороной дома богачей, да и то лишь некоторые. Поселки без крыш, окон и дверей являли собой страшное зрелище, дополняя картину запустения.

Проклятие довлело над островом. Проклятие засухи и голода. Те, кому удалось выжить в тот суровый год, превратились в жалких калек, измученных жестокой борьбой за существование.

Единственным якорем спасения в то голодное время для отчаявшихся людей был остров Сан-Висенти.

2

Происходило это на архипелаге Зеленого Мыса в тысяча девятьсот сорок третьем году — никто, насколько мне известно, не забыл тех дней и поныне.

Капитану парусника «Покоритель моря», пришвартовавшегося в порту острова Сан-Николау, худощавому угрюмому человеку лет сорока, были известны страшные последствия засухи. Тем не менее его поразила собравшаяся на пристани толпа голодных.

Едва парусник показался на горизонте, люди оживились, пришли в движение — наконец-то они будут избавлены от голода. Не иначе как само провидение посылает им этот корабль. Он увезет голодающих далеко отсюда, на другой остров, и там, на земле обетованной, все они получат кров и пищу. В тех краях голода нет и в помине, кашупы[1] там хватает всем, даже преследуемым судьбой беднякам. Ведь на Сан-Висенти — кто этого не слыхал? — крупнейший порт Островов Зеленого Мыса — Порту-Гранди, куда заходят суда со всего мира, и поэтому в Порту-Гранди постоянно есть работа и еда. На Саосенте[2] много солдат, а их-то всегда кормят досыта.

Спотыкаясь на ходу от слабости, голодающие потянулись к причалу, туда, где стояли шлюпки и катера. Эти шлюпки доставят их на парусник, посланный самим провидением. А парусник отвезет их в дальние края, на землю обетованную.

— Эй, друзья, не спешите, судно никуда не денется.

И капитан терпеливо и обстоятельно объяснял: конечно, он искренне им сочувствует, но ведь немыслимо увезти на паруснике всех. Заберет он только тех, кто числится в списке. Их, и никого больше. Таков приказ губернатора. Всем ясно? Тех, кто есть в списке, на Сан-Висенти ждут родственники, друзья или знакомые. Остальным пока что придется покориться судьбе. Капитан не имеет права нарушить приказ. Впрочем, даже если он и рискнет принять на борт столько пассажиров, то при первом же шторме парусник пойдет ко дну, они и ахнуть не успеют.

— Запаситесь терпением, — уговаривал он. — Пусть те, кого нет в списке, отойдут в сторону. Послушайте, что я вам сообщу. Правительство пришлет за вами другие суда, и перевезут вас всех.

Верить ли такому туманному и ни к чему не обязывающему обещанию? Никто не двинулся с места. Завороженные внезапно выросшим перед ними трехмачтовым красавцем люгером, жители острова будто застыли на берегу. Покинуть сулившую им только голод родину — их единственный шанс выжить. Сан-Висенти представлялся голодающим землей обетованной. А парусник «Покоритель моря» — другом, вестником жизни. Разве не должны они бороться за этот шанс? Ведь парусник у берега, и им наконец улыбнулась надежда уехать.

— Мария, жена ньо[3] Антониньо Дуке!

— Это я!

Все головы повернулись к Марии.

— Жон Фернандес!

— Я здесь!

— Шика Миранда!

Откликнулись сразу трое или четверо, пойди разбери, кто из них действительно Шика Миранда. Женщины затеяли между собой перебранку.

— Это я!

— Нет, я!

— Но ведь это же я!

— Биа, жена ньо Аугусто Фонсеки!

Тотчас отозвалось несколько голосов.

— Это я!

— Нет, я!

— Расступитесь! Дайте пройти. Это же я!

Немыслимая сутолока. Многие совсем пали духом. У них уже не было сил уйти с пристани. С грустью, словно прощаясь с последней надеждой выжить, наблюдали они, как парусник уходил все дальше в открытое море, постепенно пропадая за горизонтом.

Однако кое-кому все же удалось незамеченным пробраться на корабль, упросив капитана или обманув бдительность команды. Приютившись, кто где сумел, они строили радужные планы, втайне убежденные, что, как только окажутся на Сан-Висенти, их не оставят без помощи.