Фотосинтез - Вера Полозкова

Ворот майки - но не в лицо.

Вот бы разом выдохнуть эти сверла -

Сто одно проклятое сверлецо

С карандашный грифель, язык кинжала

(желобок на лезвии - как игла),

Чтобы я счастливая побежала,

Как он довезет меня до угла,

А не глухота, тошнота и мгла.

Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,

Баловала и берегла.

И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.

Чтобы я действительно не смогла.

Не город, а богадельня

 Что тебе рассказать? Не город, а богадельня.

Всякий носит себя, кудахтая и кривясь.

Спорит ежеутренне, запивает еженедельно,

Наживает долги за свет, интернет и связь.

Моя нежность к тебе живет от тебя отдельно,

И не думаю, что мне стоит знакомить вас.

В моих девочках испаряется спесь и придурь,

Появляется чувство сытости и вины.

Мои мальчики пьют, воюют и делят прибыль –

А всё были мальчишки, выдумщики, вруны;

Мое сердце решает, где ему жить, и выбор,

Как всегда, не в пользу твоей страны.

Мне досталась модель оптического девайса,

Что вживляешь в зрачок – и видишь, что впереди.

Я душа молодого выскочки-самозванца,

Что приходит на суд нагая, с дырой в груди,

«нет, не надо все снова, Господи, Господиии».

Бог дает ей другое тело – мол, одевайся,

Подбирай свои сопли и уходи.

Миссис Корстон

 Когда миссис Корстон встречает во сне покойного сэра Корстона,

Она вскакивает, ищет тапочки в темноте, не находит, черт с ними,

Прикрывает ладонью старушечьи веки черствые

И тихонько плачет, едва дыша.

Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.

Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.

И теперь она думает, что приходит проведать милую

Его тучная обаятельная душа.

Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную

Иногда усталую, бесполезную,

Иногда нелепую, несуразную,

Бестолковую, нелюбезную,

Безотказную, нежелезную;

Если ты смеешься, - он говорил, - я праздную,

Если ты горюешь – я соболезную.

Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли.

А потом его нарядили и погребли.

Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.

Там его и найдет, как станет сама покойницей.

Только что-то гнетет ее, между ребер колется,

Стоит вспомнить про этот рай:

Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой и «Джонни Уокером»,

Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.

«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.

Говорила же – не играй».

15 мая 2008 года.

Колыбельная

Никогда не тревожь того, кто лежит на дне.

Я песок, и большое море лежит на мне,

Мерно дышит во сне, таинственном и глубоком.

Как толстуха на выцветшей простыне,

С хлебной крошкой под самым боком.

Кто-то мечется, ходит, как огонек в печи,

Кто-то ищет меня, едва различим в ночи

По бейсболке, глазным белкам, фонарю и кедам.

Я лежу в тишине, кричи или не кричи.

Мои веки ни холодны и ни горячи.

И язык отчаянья мне неведом.

Что за сила меня носила – а не спасла.

Я легка, непроизносима, мне нет числа.

Только солнце танцует ромбиками сквозь воду.

Дай покоя, Господи, и визирю, и рыбарю,

Дай покоя, и больше я не заговорю,

Тем любимым бейсболке, кедам и фонарю,

От которых теперь я вырвалась

на свободу.  

Тара Дьюли

Тара Дьюли поет под плеер ("эй, мисс, потише вы!")

Носит строгие туфли с джинсами арэнбишными,

Пишет сказки - чужим ли детям, в порядке бреда ли.

Танцевала в известной труппе, пока не вышибли.

Тара дружит со всеми своими бывшими

Так, как будто они ни разу ее не предали.

Тара любит Шику. Шикинью черен, как антрацит.

Он красивый, как черт, кокетливый, как бразилец.

Все, кто видел, как он танцует, преобразились.

Тара смотрит, остервенело грызет мизинец.

Шику улыбается, словно хищник, который сыт.

Когда поздней ночью Шикинью забросит в клуб

Божия карающая десница,

Когда там танцпол для него раздастся и потеснится,

Когда он, распаренный, залоснится

Каждым мускулом, станет жарок, глумлив, несносен,

И улыбка между лиловых десен,

Между розово-карих губ,

Диско грянет тяжелой рокерской бас-гитарой,

Шику встретится вдруг эмалевым взглядом с Тарой,

Осознает, что просто так ему не уйти;

Им, конечно, потом окажется по пути,

Даже сыщется пару общих знакомых, общих

Тем; он запросто едет к ней, а она не ропщет,

("я не увлекусь, я не увлекусь, я не увлекусь");

Когда он окажется как египетский шелк наощупь,

Как соленый миндаль на вкус, -

Еще не просыпаясь, чувствуешь тишину - это первый признак.

Шику исчезает под утро, как настоящий призрак.

Только эхо запаха, а точней, отголосок, призвук

Оставляет девушкам, грубиян.

Боль будет короткая, но пронзительная, сквозная.

Через пару недель она вновь задержится допоздна и

Будет в этом же клубе - он даже ее узнает.

Просто сделает вид, что пьян.

30 апреля 2008 года. 

Двадцать четвертый стишок про Дзе

Не сходи с моих уст.

С моих карт, радаров и барных стоек.

Этот мир без тебя вообще ничего не стоит.

Пребывает сер, обездвижен, пуст.

Не сходи с моих строк.

Без тебя этот голос ждал, не умел начаться.

Ты его единственное начальство.

Направляй его, справедлив и строг.

Не сходи с моих рук, ты король червей.

Козырной, родной, узнаваемый по рубашке.

От турецких твоих кровей,

От грузинских твоих бровей,

От улыбки, в которой музыка и Бродвей,

До сих пор беспомощность и мурашки,

Не сходи с горизонта, Тим, но гряди, веди

Путеводным созвездием, выстраданной наградой,

Ты один способен меня обрадовать – значит, радуй,

Пламенем посмеивайся в груди

И не уходи.

Не сходи с моих рельсов ни в этом, ни в горнем мире.

Тысяча моих и твоих прекрасных двадцать четыре.

И одно на двоих бессмертие впереди.

13 апреля 2008 года.

Это мир заменяемых

Это мир заменяемых; что может быть смешней твоего протеста.

Поучись относиться к себе как к низшему

Из существ; они разместят чужой, если ты не пришлешь им текста.

Он найдет посговорчивей, если ты не перезвонишь ему.

Это однородный мир: в нем не существует избранных – как и лишних.

Не приходится прав отстаивать, губ раскатывать.

Ладно не убедишь – но ты даже не разозлишь их.

Раньше без тебя обходились как-то ведь.

Миф о собственной исключительности, возникший

Из-за сложной организации нервной деятельности.

Добрый Отче, сделал бы сразу рикшей

Или человеком, который меняет пепельницы. 

Сядет, бледен и бородат

Сашке

Сядет, бледен и бородат,

И рукава в слезах.

Детка, детка, я не солдат,

Я не держусь в пазах.

Сядет, стащит бронежилет,

Чтобы дышать могла.

Детка, детка, я не жилец,

Тут хрипота и мгла,

Голоса через слой помех,

Красных бегущих строк.

У тебя такой южный смех,

Солнечный говорок.

Ну куда мне до них до всех –

Я никакой игрок.

Сядет, пальцы сомкнет в щепоть,

Будто бы пригрозит,

Поздно, детка, он мой Господь,

Я его реквизит, -

Разбудил и отправил в бой,

Сонную, натощак.

Только б кто-нибудь был с тобой

В день, когда сообщат.

Он шел первым, а я второй,

Но чуть наискосок.

Ну какой из меня герой.

Я дурака кусок.

Он теперь на меня сердит.

Мне надо будет в ад.

Но зачем-то со мной сидит,

Бледен и бородат.

Держит шею, рубаху рвет

Тоненько на бинты.

Очень сильно болит живот.

Очень любимый ты.

Да, по родинкам и бинтам

Встретят нас всех в аду.

Детка, как хорошо, что там

Я тебя не найду.

5 апреля 2008 года.

Провожающих просьба покинуть вагоны

МамеОн ей привозит из командировок

Какие-нибудь глупости: магнит

С эмблемой, порционный сахар,

Нелепое гостиничное мыльце,