Семирамида - Михаил Ишков

– Он обещал взять меня в жены! – упрямо повторила девушка.

– Тебе хочется верить в чудо. Эта вера обманчива. Чудо, как степной мираж, сколько ни гонись, догнать нельзя. На слово ассирийца нельзя положиться даже в том случае, когда он требует – отдай добром, а то хуже будет. Обрати внимание, его воины окружили моих людей, они скрывают имя господина. Они все клятвопреступники, грубые и похотливые ослы. К тому же неизвестно, нужна ли ему жена? Значит, тебя ждет участь наложницы, для дочери вавилонского царя – это неслыханный позор.

– Он сказал, что готов жениться на мне.

– Может, так, а может, и нет. Кто знает наверняка?

– Как же сделать, чтобы наверняка?

– Надо известить твоего отца. Я готов рискнуть своей жизнью, Шами, но я стар. Меня догонят.

– Может, мне самой попробовать? Это отличный скакун.

– Жеребец хорош, только, боюсь, стоит ему услышать свист хозяина, и он тут же повернет назад. К тому же твое бегство ничего не изменит. Ты, как говорится, уже побывала «в его руках». Если ты вернешься в Вавилон, тебя унизят.

– Что же делать?

– Не знаю, но отца известить надо. По крайней мере, он пожалуется Салманасару. – Ардис некоторое время размышлял, потом добавил: – Я знаю наездника, которого эти разбойники не догонят.

– Кто?

– Партатуи-Буря.

– Это тот, что не сводит с меня глаз?

– Когда ты поблизости, его глаза не в его власти.

– Ладно, о глазах потом, – коротко ответила Шами. – Пусть будет Буря.

Ардис добавил:

– Он сообщит твоему отцу, что нас захватили в плен.

– Ни в коем случае!

– То есть?

Шами глянула в сторону Одноглазого, бросила взгляд влево, вправо, потом, не разжимая губ, предупредила:

– Пусть Буря донесет до отца радостную весть.

– Послушай, Шами…

– Нет, Ардис, это ты послушай.

Одноглазый встрепенулся, задергал головой. Его взгляд задержался на Ардисе. Тот успел сузить глаза и притвориться околдованным дремой. Шами с сонным равнодушием разглядывала степь. Одноглазый некоторое время отчаянно боролся со сном – его веко заметно подергивалось, – наконец око закрылось, и он нехотя, не без усилия, отвернулся.

Старик подогнал коня поближе. Шами, по-прежнему изучавшая степь, процедила сквозь зубы.

– Пусть Буря доставит в Вавилон радостную весть – знатный ассириец спас меня от бедуинов и, сраженный моей красотой, решил взять меня в жены. Он умоляет отца дать согласие.

– Согласие кому?

Шами поморщилась.

– Ах, это неважно!

Тут до нее дошел смысл вопроса. Она задумалась, потом согласилась:

– Да, это может испортить все дело.

Некоторое время Шами размышляла, потом уже более решительно закончила:

– Я вверила богам свою судьбу, и, как видишь, они пока на моей стороне. Нельзя упустить чудо. Я должна узнать имя ассирийца, и я узнаю его. Запомни, Буря должен добраться до Вавилона живой, невредимый и обязательно сияющий от счастья. Он ни в коем случае не должен поднимать панику во дворце.

Шами придержала коня и с той же дремотной неторопливостью, с какой Верный скусывал стебельки травы, а быки жевали жвачку, пристроилась к самому молоденькому из ассирийцев. Повела себя дерзко, заглянула в самые глаза. Парнишку густо бросило в краску… Ему было лет четырнадцать, не больше, – он вздрогнул и опасливо посмотрел в сторону Одноглазого. На царственную девицу взглянуть не отважился.

– Скажи, дружок, – спросила Шами. – Твой господин уверял, что под его началом десять тысяч воинов? Это правда?

Парнишка кивнул.

– В таком случае твой господин, должно быть, важная персона?

Еще кивок.

– Значит, он туртан[6] великого Салманасара?

Парень отвел взгляд.

Шами, как ни в чем не бывало, продолжила:

– У твоего господина есть «та, что в доме»?

Опять молчание.

– Ты пренебрегаешь вавилонской царевной? Это недопустимая дерзость, воин.

Парень с трудом выдавил:

– Нам запрещено разговаривать с пленниками.

Шами удивилась:

– Разве мы пленники?! Ты хочешь сказать, что твой гос подин отважился взять в плен посольство царя Вавилона?

– Нет, госпожа…

– Послушай, воин. В любом случае, как бы ни сложилась моя дальнейшая судьба, сейчас твоя жизнь в моих руках. Стоит мне только пожаловаться, что ты бесстыдно таращился на меня…

– Госпожа, я не смею!..

– Так расхрабрись! Посмей! Сейчас или никогда. У тебя есть шанс схватить за хвост птицу-удачу. Боги на нашей стороне. Как только Одноглазый обернется, будет поздно. Как зовут твоего господина?

Парень глянул на царевну, покраснел еще гуще и с трудом выдавил:

– Нинурта-тукульти-Ашшур.

Шами удивленно вскинула брови.

– Племянник наместника Ашшура Иблу?

– Да, госпожа.

– Я слыхала, его супруга ушла к судьбе. Это правда?

Парнишка кивнул.

В этот момент Одноглазый обернулся и крикнул:

– Придержи язык, Набай.

Шами, не разжимая губ, поблагодарила:

– Я не забуду, как ты помог мне, Набай.

Молодой человек тут же отъехал в сторону.

Шами прибавила ходу и подъехала к Одноглазому.

– Раб, ты ведешь себя дерзко в моем присутствии. Как твое имя, раб? Я пожалуюсь на тебя великому туртану. Что скажут в Вавилоне о его племяннике?

Одноглазый поджал губы и торопливо подогнал коня к колеснице, окликнул господина. Тот тут же высунул голову. Одноглазый что-то доложил ему, Нинурта помрачнел, окликнул царевну:

– Шами, ты не хотела бы отдохнуть в повозке?

– Сейчас не время, Нину. Что скажут люди – вавилонская царевна вела себя как продажная шлюха. Мы останемся наедине после обряда бракосочетания.

– Зачем ждать так долго, дорогая? Если тебя смущают мои люди, я заставлю их отвернуться.

Шаммурамат рассмеялась.

– Ты способен заставить своих людей забыть о том, что про изойдет в повозке? Ты отрежешь им языки?

Сарсехим подъехал ближе, угодливо поинтересовался:

– Господину угодно развлечься?

– Заткнись! – коротко приказал Нину, затем, повернувшись к девушке, указал на один из шестов, к которым крепился полог, и приказал: – Тогда, Шами, привяжи уздечку за эту палку. Мы будем вместе и в то же время врозь. Ты, например, поделишься со мной своими девичьими тайнами, расскажешь, кого видала во сне.

Шами беспрекословно выполнила распоряжение.

Оскорбленный в лучших чувствах евнух молча отъехал от колесницы. Обида, по-видимому, оказалась настолько велика, что он не мог сдержать слезы. Ассирийцы, скифы, пешие воины, глядя на него, покатились со смеху. На Сарсехима указывали пальцами и хватались за животы. Вконец раздосадованный евнух отъехал от каравана – там он дал волю рыданиям. Как только всадники различили всхлипы, веселье перешло всякие границы. Всадники, в большинстве своем дикие люди, принялись активно передразнивать несчастного, кое-кто принялся подвывать, другие начали раскачиваться, третьи рвать волосы на голове. Вконец обозлившийся евнух догнал караван и принялся швырять в обидчиков пучками травы, которые он срывал, наклоняясь направо-налево.

На шум из повозки выглянул Нинурта-тукульти-Ашшур. Некоторое время он с интересом наблюдал за евнухом, потом зевнул и вновь укрылся в полости. Между тем обидчики – куда более умелые наездники – осыпали Сарсехима ворохом сорванной травы. Тот, спасаясь от них, резко повернул в степь.

У Шами вновь начали слипаться глаза. С приходом дремы ее посетила пугающая мысль: от чуда, оказывается, можно ждать чего угодно!

За две недели, которые караван находился в пути, она возненавидела своего жениха до такой степени, что, вспоминая о нем, ее буквально подташнивало. Заключенная в повозку, она готовила себя к самому худшему, что может ждать женщину, – к пренебрежению. Она запретила себе мечтать о чуде, пыталась заставить себя смириться.

Ожидаемое, составленное в Вавилоне будущее рухнуло разом и напрочь. Мир, до того стиснутый до размеров ненавистной колесницы, вдруг распахнул перед ней дивные красоты – обильный травостой, среди которого просвечивали капли отцветающих тюльпанов, волнистый водораздельный окоем, голубое небо, и на фоне этого сияющего головокружительного бездонья ясно всплывало манящее, но от этого не менее ужасающее лицо ассирийского бандита. Ардис полагает, что от подобного поворота судьбы добра ждать не приходится. Что из того, утверждал старик, что Нину родом из высокопоставленных, – от этого он не становился менее бандитом. Ты, Шами, полностью в его руках. Трудно рассчитывать на снисхождение, когда имеешь дело с ассирийцем.

Дремота наполнилась предчувствием неотвратимого позора, размена пусть и нагоняющих нестерпимую скуку, но все-таки помещений царского дворца на полутемные, грязные кельи ассирийского гарема, предназначенные для наложниц из простонародья. Соседки будут щипать ее, смеяться над ней, терзать напоминанием о царском происхождении. Помнится, в Вавилоне ей удалось постоять за себя. Улучив момент, она отрезала ко су у самой злой насмешницы Гулы.