Семирамида - Михаил Ишков

Умиляла беспечность Гулы. Он и раньше, присматривая за любимой дочерью Закира, тайком посмеивался над ее пристрастием к собакам, куклам и нарядам, простодушной убежденностью в своем праве жить в праздном достатке и повелевать другими. Дурочка даже не догадывалась, что недолгим будет ее счастье, – на следующий год ассирийцы двинутся в поход, и только бог судьбы Набу[12] может сказать, где она окажется. Трудно назвать счастьем и ее будущее сожительство с Ахирой. Один из мелких писцов, сопровождавших сирийское посольство, признался Сарсехиму, что Ахира – проклятие царского рода. Наследнику всего двенадцать лет от роду, а веса в нем как во взрослом мужчине, и не потому, что он много ест, а потому, что беспросветно глуп. Боги с рождения обделили его разумом, он до сих пор пускает слюни и не прочь пососать соску. Других наследников мужского пола у царя Бен-Хадада нет. Мальчики, конечно, рождались, но от наложниц и рабынь, а такого рода отпрыски никак не могли претендовать на царский трон. От Ахиры толку мало, ибо детородный орган у него размером с тутового червячка.

Этих откровений хватило, чтобы до остальных несчастий, преследующих семью Бен-Хадада, евнух додумался сам. Такого рода наказание, которому боги подвергли правителя Сирии, не могло быть случайным, и соседи Дамаска, зорко следившие за главой союза, противостоящего ассирийскому зверью, невольно задавались вопросом – не в дырявый ли сосуд они льют воду? Если Ахира годится в наследники так же, как шакал в писцы, какой смысл впрягаться в одну арбу с Бен-Хададом? Возможно, еще не поздно договориться с Салманасаром о признании его превосходства и, уплатив дань, избежать погрома. Останавливало единственное, но, к сожалению, перевешивающее все противоположные доводы соображение – дань, которую потребует ассириец, будет неподъемной. Раздень подданных до нижних туник, все равно может не хватить. Так что и добро потеряешь, и от нашествия не избавишься.

Весь дневной переход до предгорий Антиливана, где караван встретила почетная стража, присланная Бен-Хададом, скромная и по численности, и по знатности возглавлявшего ее вельможи, Сарсехим с нескрываемым презрением и злорадством поглядывал не беззаботную невесту. То – то в радость будет ей, когда пускающий слюни увалень навалится на нее, ухоженную, миленькую, отличавшуюся приятными на вид и обильными на ощупь телесами!

От мрачных размышлений евнуха отвлек Дамаск. Мельком отметив, что город оказался куда краше, чем о том рассказывали купцы и странники, он первым делом принялся изучать крепостные сооружения. Вид толстенных стен, в два кольца, обнимавших город, пробудил надежду. Человек пусть и неопытный в военном деле, но сообразительный, он сразу отметил дальновидный расчет, которым руководствовались строители. Бастионы были возведены таким образом, что те немногие пологие места, куда можно было подтащить тараны, с трех сторон охватывались могучими башнями. Город секла полноводная Барада, которую ни перегородить, ни осушить, ни отвести не удастся, так что воды всегда будет достаточно. Даже беглого осмотра хватило, чтобы понять – Дамаск окажется крепким орешком даже для таких поднаторевших в штурме крепостей бандитов, какими считались ассирийцы.

Испытав заметное облегчение, Сарсехим уже с бо́льшим вниманием приглядывался к городским строениям, храмам, дворцовой цитадели, до которой нападавшим тоже было непросто добраться.

Счастливо раскинувшись в прелестном, обильном зеленью оазисе, Дамаск благоухал бессчетными садами. Земля, подготовленная к севу, благодатно дышала, обещая обильные плоды. Люди оказались приветливы и простодушны. Прием во дворце развеял самые худшие ожидания.

Во внутреннем дворе, у входа, выводящего в дворцовый сад, их встретил сам Бен-Хадад. Он вышел к процессии с немногочисленной свитой. Дурачка Ахиры среди них не было – сопровождавший караван вельможа, оказавшийся каким-то мелким чего-то смотрителем, рассказал, что после свадьбы молодых сразу отправят на север. Местность для кормления там скудная, зато крепость в горах неприступна. Эта подробность очень заинтересовала Сарсехима. Он полюбопытствовал насчет людей, сопровождавших принцессу. Сириец ответил – поговаривают, что вавилонян щедро наградят и скоро отпустят домой.

Так в кромешной тьме обнаружился проблеск. Может, укрыться в горной крепости? С другой стороны, Вавилон северные разбойники штурмовать не будут. Мардук-Закир-шуми им и так пятки лижет, а на прежнем месте, среди своих, он уж как-нибудь вывернется. Утерю таблички свалит на Ардиса или на Шаммурамат. Может случиться, что «старшая в доме», Амти-баба́, попытается излить на него злобу, но и с ней он сумеет договориться. Прежде она была без Сарсехима как без рук – никто не умел так ловко напакостить другим женщинам, как старший евнух, но главное – это беспрестанно хвалить Гулу, предрекать ей великое будущее. Надо постараться убедить мамашу, что Дамаск был потрясен ее приездом.

Понятно, с каким настроем он ждал появления на царском дворе доставленной им толстухи. Готовый для будущего восторженного отчета приписать Гуле самые невероятные достоинства, Сарсехим едва язык не проглотил, когда вавилонская царевна, ослепительно-нарядная, словно восставшая из пепла птица феникс, выскользнула из грязной, с драным пологом повозки и замерла в потоке солнечного света, пробивавшемся сквозь обильную листву, которой славился дворцовый сад правителей Дамаска.

Бен-Хадад удовлетворенно хмыкнул, и сопровождавшие его надменные сирийские вельможи сочли за лучшее поклониться такой изысканной красавице.

Гула, приветствуя царя, подняла руки до уровня груди и склонила голову.

Пришедший в себя Сарсехим отметил для отчета, что Бен-Хадад, несомненно, испытал потрясение при виде неземной красоты будущей невестки (нельзя же писать, что правитель хмыкнул). Мелкими шажками (будто по воздуху) принцесса приблизилась к царю. (Восхищенный) Бен-Хадад подал ей руку и повел во дворец.

Сказка складывалась самая увлекательная – ему было не в новинку описывать чудеса, которые то и дело случались с царственными особами. В Вавилоне зачитывались его писульками, в которых он отражал тот или иной праздник, церемонию или охоту, на которую выезжал непобедимый Мардук-Закир-шуми. В будущем отчете будет много о богатствах Дамаска, о благоприятных знамениях, сопровождавших свадебный обряд, о храбрости сирийских мужчин и миловидности женщин, которым, однако, было далеко до царственной вавилонянки, чьи прелестное личико и необычная прическа вызвали стоны у местных модниц. Молодежь Дамаска, глядя на округлые формы чужестранки, которые очень подчеркивала чуть затянутая в поясе парадная туника, страстно целовали собранные в горсть пальцы и при этом восхищенно причмокивали. В свою очередь местные богатеи качали головами и поджимали губы при виде крупных изумрудов, вставленных в золотую диадему, сверкавшую в волосах невесты. Примечая характерные детали, Сарсехим не удержался от вздоха – знал бы, какие сокровища везла с собой толстуха, он, возможно, выбрал бы другую дорогу, ведущую подальше от назревающей войны. Упрекнул себя за простоту – не рассчитал, доверился Шаммурамат, которую куда как скудно собирали в путь. Видно, Амти-баба заставила папашу расщедриться.

Впрочем, теперь, после того как он доставил невесту и передал тайное послание доверенному человеку Бен-Хадада, его дело сторона. Когда процессия, покинувшая главный храм Дамаска, посвященный Баалу-Хададу, возвратилась в цитадель, он, допущенный в первые ряды встречавших, в последний раз глянул на доверенную его попечению царевну и, припомнив тутовый червячок, болтавшийся между ног Ахиры, едва сдержал смех. Тут же кто-то из богов кроваво резанул по сердцу – у тебя, несчастный, и такого оборвыша нет! Евнух загрустил, повесил голову и направился в казармы, где разместили гостей из Вавилона.

Пора собираться в дорогу.

«Не забывай, ты – дочь Вавилона. Держись с достоинством, но без надменности, и боги не оставят тебя», – эти мамины слова Гула запомнила накрепко.

Весь путь от родного Вавилона, где ее спешно собрали, затем сунули в паланкин, подвешенный между двумя скакунами, – она повторяла их. На прощание с матерью ей дали не более двух часов – старая женщина вымолила эти недолгие минуты у молодого, чернобрового, с ухоженной бородой ассирийца, распоряжавшегося царем великого города, как своим посыльным. Этого времени хватило и для укладки нарядов и драгоценностей, и для краткого сурового наставления, и для того, чтобы Гула на всю жизнь запомнила, по чьей милости в ее жизни произошел такой крутой поворот. Мать объяснила, что этот нахальный ассирийский красавец и есть тот самый племянник наместника Ашшура, за которого Амти-баба мечтала выдать свою «птичку», если, конечно, сорвалась бы сделка с царем Элама, который также требовал для своего наследника вавилонскую царевну. Мама не скрыла, что ее нежданный жених – малолетка и полный идиот, и что пойти на этот шаг отец был вынужден, спасая свою голову, и что от всех несчастий можно уберечься, только сохраняя достоинство и здравый смысл.