Небо земных надежд - Нонна Орешина

Окончательно рассердившись на себя, Демин чертыхнулся с досады. Это помогло притушить неуместное, непростительное для зрелого летчика мальчишеское желание.

– Ваша высота, 231-й? – словно уличив Демина в крамольных мыслях, строго прозвучало с командного пункта. Голос руководителя дальней зоны был по-молодому бодрый, но незнакомый. Дежурил на КП, видимо, кто-то из новичков.

– 231-й. Высота тысяча. Подхожу к первому, – почувствовав легкую досаду, откликнулся Демин.

– Займите тысяча двести, 231-й. По заданию, – новоиспеченный офицер боевого управления, поднаторев в штурманском деле, судя по всему, обещает стать занудой. Придираться к высоте, когда во всей его зоне летит пока что один-единственный самолет!..

– Вас понял, “Стремянка”. Тысяча двести, – Демин усмехнулся: каких только позывных не придумают, листая орфографический словарь…

Первый поворотный пункт – начало гряды каменистых сопок, напоминающих гнилые зубы гигантского ящера. Легкая дымка туманит скалистые срезы, обвалы, стекающие каменистым потоком. Тени резкие, даже солнечный свет кажется замороженным. И ничего живого… Не приведи Господь в таком месте катапультироваться…

В глубоком вираже Демин вышел на заданный курс. Четыре минуты пять секунд по прямой и будет – второй поворотный. Еще минута и – полет по маловысотному профилю, цель которого – дивизионный полигон. Тогда и начнется условно-боевая работа – смысл жизни истребителя-бомбардировщика в мирное время. Условно мирное…

Прибрав обороты до точно необходимых – надо беречь двигатель и горючее экономить, Демин мысленно отследил дальнейший маршрут: курсы, скорости, время начала подхода к полигону, и невольно, как бы со стороны, взглянул на свой “мигарь”. Мощная громада с прямоугольными, слегка закругленными воздухозаборниками, будто бездонными глазницами, с вытянутым, как клюв у птицы, носом и выпирающим лбом остекленной кабины, массивным хвостовым оперением и меняющим стреловидность, оживальным крылом. Ему совсем не подходит почему-то прилипшее прозвище “Крокодил Гена”. Скоре “Змей Горыныч”. Одноголовый, с чуть скошенным кончиком носа, где притаились “глаза” оптико-электронной прицельной системы “Кайра”. До чего же удачное, меткое название! Зоркая морская птица способна поворачивать голову так, что видит даже свой хвост и все, что в задней полусфере… На косом срезе носа МиГа окно овальной формы с сиреневато светящимся зеркалом приемника лазерного дальномера. Чуть ниже – прямоугольное окошко лазерного дальномера-целеуказателя, сблокированного с телевизионным каналом. Когда на стоянке смотришь на МиГ-27К – “кашку” спереди, кажется, что самолет наблюдает за тобой внимательно и слегка печально. Его место в небе, где он становится зрячим, сверхточным, воинственным… Последнее время ему слишком долго приходится прозябать на земле.

Зелень индикации на лобовом стекле кабины, накладываясь на голубизну неба, придает ему оттенок морской волны. Демин уменьшил насыщенность цвета, и силуэт самолетика, столбики бегущих цифр, обозначающих сиюсекундную скорость, высоту, крен и другие параметры полета на стекле чуть поблекли. Он отрегулировал их яркость и снова мысленно глянул на МиГ в живописном серо-бежевом камуфляжном наряде, придающем ему особо воинственный вид. Под внушительным фюзеляжем, плотно прильнув к нему, тускло серебрится практическая бомба ПАБ-50. Шестиствольная, с отличной скорострельностью пушка выглядит тоже грозно. На пилонах под плоскостями, в блоках пара НАР, в обиходе именуемых “карандашами”. Беленькие неуправляемые авиационные ракеты с лепестковым хвостовым оперением, маломощным зарядом и вероятностью попадания в прямой зависимости от умения и настроения стрелка, напротив, выглядят несерьезно, что придает полету на полигонные стрельбы облегченный оттенок… в ущерб чувству ответственности.

Вот когда работали с управляемыми ракетами воздух-поверхность Х-23 – “ханжами”, как называли в шутку, но с почтением, не только из-за их мощи. Стоили они, по заверениям специалистов, в две “Волги” каждая… Тогда груз ответственности заставлял “до посинения” летать сначала на тренажере, где возникали свои досадные помехи и трудности. Демин считал их естественными и вполне преодолимыми, потому что почти все зависело от него самого, а это обостряло желание и закаляло волю. Он готовился к полетному заданию так, как будто предстояли не учения, а боевые пуски по объектам реального противника, защищенного зенитно-ракетными комплексами, которые надо переиграть в смертельно опасном тайме. Это будоражило, напрягало, заставляло нутром понимать, что он – военный летчик. В глубине души зрело чувство гордости, даже восхищения собой, в чем бы он никогда, никому не сознался даже под пыткой…

Еще Демин подумал, что ему здорово повезло. Новейшее оружие, которое поначалу использовалось экономно и применялось лишь на дивизионных и окружных учениях, работу с которым по солидным мишеням на оборудованных полигонах доверяли только самым опытным летчикам, ко времени его службы в полку отлежало свой гарантийный срок. Пришлось бесценные ракеты, бережно припрятанные на складах, списывать. А чтобы дорогостоящее добро не пропало бесцельно, было приказано отстреливать “хашки” без сожаления и угрызения совести на полковых учениях и обычных полигонах. Вот когда почувствовали летчики истинный вкус боевой работы! Не обходилось, разумеется, без ляпов: то “хашка”, случайно выпущенная растяпой на подлете, улетала в никуда и взрывалась где-то за границей полигона; то из-за несхода ракеты, бывало и просто после срыва захвата цели, воздушный боец-бедолага был вынужден тащить смертельный груз домой и обмирать при посадке. А потом краснеть, зная, что кому-то поопытнее пришлось добивать ракету в цель, выполняя его работу. С ним самим такого позора не случалось, и случиться не могло, в это он твердо верил…

Мысли текли вторым, словно подкладочным планом, не мешая работать: рассчитывать, прикидывать, сопоставлять и все замечать. Внизу бесконечно, уныло ползла гряда сопок. Линия горизонта по окружности тонула в дымке и казалась размыто – грязной. И только небо сияло на удивление празднично. Оно принадлежало сейчас лишь ему, незаполненный голосами эфир подтверждал это. Но не было чувства одиночества. Было упоение свободой, избавление от всего земного, обыденного и назойливого; было очищение от липкой условности каждодневной жизни, от сутолоки никчемных стремлений и пустяшных дел, от неприятностей, которые в последнее время сыпались как из рога изобилия. Свобода не вообще, а свобода мастерства, которая приходит не сама собой, пусть даже ты избранник Божий и в тебя с рождения заложен летный дар. Свобода, завоеванная несвободой обязательного труда, тяжелого, даже мучительного порой, но никогда не каторжного. Труда физического, умственного, духовного, – где как не в полете так гибко, так дерзко, так неистово сочетаются они, казалось, в несочетаемо невозможном, которое превращает мечту в реальность.

В полете праздник души…

…Двадцать секунд до рубежа начала снижения, откуда начинается скрытый подход к полигону… Вон она, двугорбая сопка, похожая на верблюда. За ней – ровное, как стол, каменистое плато в морщинках и трещинах. Мороз зимой и палящее солнце летом потрудились над ним изрядно. Ни единого дерева, даже кустов, никаких привычных ориентиров.

Демин прибрал обороты двигателя, одновременно прижал пальцем кнопку радио:

– “Стремянка”, 231-й. Начинаю снижение.

– Снижение по заданию, 231-й, – торопливо, словно только и ждал доклада, выдал квитанцию руководитель дальней зоны.

Нос самолета опущен, и зеленоватое стекло по-весеннему окрашивает землю. Нарастание скорости, в деталях укрупняющиеся шероховатости подстилающей поверхности приобретают глубину и объемность. Отслеживая перемещение МиГа нутром, и не отрывая взгляда от мысленной точки, в которую надо попасть, выходя на предельно малую высоту – двести метров, Демин как-то по-новому ощущал синхронность своих действий и податливую отзывчивость истребителя. Все было радостно привычно и в тоже время иначе, чем всегда. И это состояние настороженной подобранности, растущее по мере приближения к земле, где уже по-другому, выпукло, воспринималось безжизненное, промерзшее, казалось, все живое похоронившее плато, на века затерявшееся в бескрайних степных просторах…

Секунда, две… тре-ть-я растянулась на плавном выводе… Демин чуть раньше взял ручку управления на себя, перегрузка вдавила немного резче обычного, стрелка радиовысотомера подсказала: двести десять и замерла на этой высоте…

Скорость – километр за четыре секунды… Она смазывает, растягивает, стирает все, что стремительно проносится под плоскостью. Она убивает посторонние мысли, чувства, желания… Она гипнотизирует, опасно завораживает, холодит в груди, съеживая сердце. Все, лежащее по сторонам вблизи, разворачивается, прежде чем ускользнуть назад, а дальнее остается на месте до поры до времени, исчисляемого секундами.