Человек праведный - Габриэль Марсель

Эдме. Сегодня воскресенье: думаю, его уже не отправят. Ведь оно не к определенной дате? Или, впрочем… Дай мне его все же… Который сейчас час? (Рассеянный жест выдает ее внутреннее потрясение.)

Клод. Но что с тобой, Эдме?

Эдме. Ничего… абсолютно.

Клод. Мама…

Эдме. Я тебя застану попозже?

Клод. По-моему, должен прийти Франсис. Я его дождусь.

Эдме. Да, но ты… ты… Я скоро вернусь. (Тихо.) Я хотела бы застать тебя одного, понимаешь? Там я все улажу, кто-нибудь меня заменит.

Г-жа Лемуан. Эдме, когда вы вернетесь, я уже уйду.

Эдме. До свидания, мама. (Уходит.)

Клод. Что здесь происходит?

Г-жа Лемуан. Мой бедный мальчик, я допустила неосторожность. Сама не знаю, как это я так забылась… (Едва не планет.) Но вообще-то удивительно, что этого не случилось гораздо раньше. Эдме поняла, что ты мне писал обо всем.

Клод (после недолгой паузы, решительно). Тем лучше. Видишь ли, мама, меня ужасно угнетало, что я обманываю ее; сколько раз я корил себя за это! Если бы не какая-то смутная боязнь, я бы ей давным-давно признался…

Г-жа Лемуан. Что за слово!

Клод. Но ведь я обещал ей ничего тебе не рассказывать.

Г-жа Лемуан. Потому что она этого потребовала. Но по какому праву?

Клод. Не важно. Я обязался.

Г-жа Лемуан. Но вспомни же, наконец: она грозилась уехать, даже, может быть… Так что это вроде обещаний больным.

Клод. Что бы там ни было, но с тех пор, как были восстановлены ее силы, с тех пор, как я ее вылечил — я должен был все ей сказать: она бы поняла. Ты же сама всегда говоришь, что нужно доверять. Правда, давая это обещание, я был уверен, что сдержу его. И затем, однажды… сам не знаю почему — я ведь не чувствовал себя более одиноким, чем обычно, — я тебе обо всем написал.

Г-жа Лемуан. Тебе не в чем виниться!

Клод. Я поступил с ней, как с ребенком…

Г-жа Лемуан. В конце концов, Клод, прошло столько времени…

Клод. А какой взгляд она бросила на меня, уходя… О! Он мне так знаком… Мама, все, чего я добился с таким трудом, — все это я, вероятно, потерял.

Г-жа Лемуан. Получается, что из-за меня…

Клод. Нет. Я один виноват. Я сразу же попрошу у нее прощения.

Г-жа Лемуан. И ты собираешься так унижаться перед той, которая… я-то хорошо знаю, что никогда не смогу простить ей.

Клод. Это слово, мама, имеет смысл только для нас двоих.

Г-жа Лемуан. Она никогда не стоила тебя!

Клод. Когда я думаю о том, что это прощение дало мне… об этом душевном покое, ощущении некой силы, которая — заодно с моей волей, но не подменяет ее… Именно с того дня мир озарился для меня. Прежде я продвигался на ощупь, впотьмах… Испытание, мама: до этих страшных месяцев слово «испытание» было для меня пустым звуком. Но когда переживаешь то, что мне довелось пережить…

Г-жа Лемуан. Она и не догадывалась, что творилось в твоей душе.

Клод. Решающим в испытании было именно то, что она не поняла происходящего во мне. Я был совсем один… с Ним. И вот, шаг за шагом, я чувствовал, что ее доверие ко мне возвращается. Как она, бывало, смотрела на меня, когда ей казалось, что я занят другим! Этот немой призыв в ее глазах! У меня было ощущение, что я помогаю выжить… спасаю от гибели что-то бесконечно хрупкое. Первое время, возвращаясь домой по вечерам, я всякий раз готовился услышать, что она уехала, чтобы соединиться с тем человеком! Я уверен, что в течение очень долгого времени она еще думала об этом… верила, что хочет этого. Но на самом деле их разделяла какая-то сила. И вот однажды я внезапно совершенно явственно почувствовал, что это кончилось — что она больше не думает об этом, — что мы оба одержали верх! Не надо плакать, мама. Я не должен был воскрешать в тебе эти воспоминания…

Г-жа Лемуан. Помяни мое слово, она еще причинит тебе горе!

Клод. Как же было хорошо раньше — когда мы еще не знали страданий… Но сейчас мы бы уже не могли так. Каждый нес крест другого, каждый приносил жертву ради другого. Мы словно обогатились… стали лучше, да, лучше…

Г-жа Лемуан. Как прекрасно ты умеешь выразить все это! (Вытирает слезы.)

Клод. Там звонок. Это, должно быть, Франсис. Ты извини — мы отпустили служанку, я пойду открою.

Г-жа Лемуан (одна.) Слишком добр, слишком великодушен. (Сокрушенно качает головой.)

Клод возвращается и вслед за ним в гостиную входит Франсис.

Клод. Дружище, ты ведь должен был прийти к завтраку.

Франсис. Мне нужно было посмотреть больного в Жуа-ан-Жоза; я вернулся только к двум.

Г-жа Лемуан. Когда ты ел?

Франсис. Полчаса назад, в баре-автомате. (Клоду.) Так все в порядке? На днях некто из консистории говорил мне о тебе. Подумай-ка, они очень высоко тебя ценят! Ты словно загипнотизировал своих прихожан, они прямо-таки боготворят своего пастыря.

Г-жа Лемуан. Почему ты никогда не приходишь его послушать?

Франсис. Что поделаешь, это не по моей части. (Клоду.) Мама предупредила тебя, что мне надо кое-что тебе сказать?

Клод. Да, но я понятия не имею, о чем речь.

Франсис. Послушай, мама, как я тебе уже говорил… разумеется, ты можешь остаться: но ты знаешь, что мне придется затронуть в разговоре с Клодом достаточно тягостный вопрос. Я бы не хотел лишний раз тебя волновать.

Г-жа Лемуан. Если я не помешаю, я предпочла бы…

Франсис. Мишель Сандье (у Клода вырывается невольное восклицание; г-жа Лемуан вздрагивает) недавно был у меня на приеме.

Г-жа Лемуан. Неслыханно!

Франсис. Ничего удивительного: он знает из медицинских журналов, которые, судя по всему, читает самым прилежным образом, что мои исследования касаются именно того тяжелейшего недуга, который его поразил.

Клод. Так эта болезнь…

Франсис (вполголоса). На сегодняшний день она неизлечима. (Громче.) Но он хотел меня видеть и по другой причине.

Г-жа Лемуан. О!

Франсис. Мама, ты видишь, Клод сохраняет хладнокровие.

Г-жа Лемуан. И даже чересчур. Меня одно имя этого негодяя…

Франсис. Мишелю Сандье осталось жить недолго, и он это знает. Я даже должен сказать, что к своему положению он относится с поразительной трезвостью и спокойствием.

Г-жа Лемуан. Наверное, просто рисуется…

Клод. Мама!

Франсис. На протяжении многих лет он вел жизнь… я не просил его вдаваться в подробности, но, конечно, это имеет самое непосредственное отношение к его теперешнему состоянию.

Клод. Так что дальше?

Франсис. Очевидно, ему приходится задумываться над прожитой жизнью… или, во всяком случае…

Клод. Ты об Осмонде?

Франсис. Да.

Г-жа Лемуан. Не хочешь же ты сказать…

Франсис. Он начал с большой осторожностью, но было ясно, к чему он клонит. Вспомнил, как бы между прочим, что знал тебя прежде и даже имел возможность тебя слышать… в какой-то церкви.

Клод. Он спросил об Эдме?

Франсис. Он только осведомился, «хорошо ли поживает ваша золовка». Ему было очень трудно сделать следующий шаг. У него ведь не было никаких оснований предполагать, что мне что-то известно; да и в любом случае… Я наблюдал, как этот несчастный пытался задать вопросы, которые упорно не желали сходить с его уст. Не надо укорять меня за то, что я ему чуточку помог.

Г-жа Лемуан. Франсис, но как же так!..

Франсис. Я ему сказал просто: «В самом деле, мне кажется, что я вас видел прежде в Сен-Лу-де-Тальваз, когда мой брат был там пастором». Больше ничего. Но как, оказывается, велика сила названий! Он очень побледнел. Он молчал, опустив глаза — вот так, — и затем сказал: «Да, у меня был дом в Сен-Лу». Тогда я сделал вид, будто только что вспомнил: «А ведь, правда, припоминаю: этот большой дом на склоне горы… Вы там живете по-прежнему?» Он опять замолчал. Мы стояли, ты понимаешь; осмотр уже, разумеется, был окончен. Я делаю шаг к двери, он не двигается с места. «Вы хотели меня еще о чем-то спросить?» «Да», похожее на выдох. Он берет мои руки в свои, тревожно заглядывает в глаза, словно допытываясь, что мне известно. Я сохраняю спокойствие. Тогда он: «Вы действительно не догадываетесь, о чем я хочу попросить вас?» Что я мог ответить? Если б вы знали, до чего мне не хотелось и дальше играть в прятки с умирающим…