С добрым утром - Иван Приблудный

плечам

прост был труд и движенья просты;

ты лопаткой к нагим кирпичам

прикреплял штукатурки пласты.

Обрамляя невзрачность окон,

ты внезапно напрягся как мог,

чтоб попасть на ближайший балкон

ты момент подходящий стерег.

Но… ногами ступив на карниз

и руками канат теребя,

оступился и падаешь вниз,

и панель принимает тебя…

За какие-то тридцать рублей,

за обещанный лифчик жене,

поплатился ты жизнью своей,

неподвижный лежишь на спине.

И внизу — так недавно слепа,

ко всему, что творил ты над ней,

вдруг тебя обступает толпа

неподдельной печалью своей…

Как случайны, смешны и глупы

эти промахи в нашей судьбе,

но поверь, не один из толпы,

позавидовать может тебе.

Ты хоть пал на каком-то посту,

хоть какое-то дело творя,

а другой — как туман в пустоту —

исчезает внезапно и зря.

Он как-будто беспечен на вид,

но его беспокоит вопрос:

то ль бандитом он будет убит,

то ли мирным бездушьем колес…

Если б мог я в сверканьи зеркал,

угадать свой конечный удел,

я давно штукатуром бы стал

и всегда б на канатах сидел.

Ноябрь 1928 г.

Боевому товарищу

Конь мой, зной звонкокопытый,

мой товарищ боевой…

Трижды пиками пробитый

бесталанный череп мой.

Как случилось, что у смерти

мы остались не в чести,

как могли сквозь эти смерчи

наши жизни пронести.

Как такие злые дали

безбоязненно прошли,

под Проскуровом не пали,

под Хотином не легли?…

Серый конь мой, — лучшим другом

был ты мне в мятель и гром,

между Западом и Югом,

между Бугом и Днепром.

Мы прошли полями взрытыми

сквозь солнце и луну

я — руками, ты — копытами

очистили страну…

Где-ж теперь ты, как проводишь

эти мирные часы,

может-быть стреножен бродишь

у несжатой полосы?

Может-быть, смущенный пленом,

и пристыженный слегка, —

ты арбу со свежим сеном

тянешь к дому мужика?

Может-быть… да что разгадывать

твой временный покой;

все равно пока приглядывать

не мне, брат, за тобой.

И у луга заливного,

не отстать на полчаса

и у Прокопа скупого,

не выпрашивать овса.

Потому что… ведь и я то,

после горестей и гроз,

жизнь бездомную солдата

в дом спокойный перенес.

За работой, да за спорами

я время провожу,

не бряцаю больше шпорами

и шашки не ношу.

Рад работе и покою,

но тревожный до сих пор

я прислушиваюсь к вою

и рычанью вражьих свор.

Вдруг они сорвутся с цепи,

вдруг залают за плетнем,

вдруг окутаются степи

снова дымом и огнем…

Что-ж поделать… Мы готовы

переделать ремесло,

ты — на новые подковы,

я — на старое седло.

И опять мы будем вместе

в окружении былом,

между подлостью и честью,

между другом и врагом.

Прогремим полями взрытыми

сквозь солнце и луну,

чтоб руками и копытами

отстаивать страну.

Август 1928 г.

Легенда

Там, где сейчас цветет лопух,

где так пустынно на току, —

совсем недавно жил петух,

Та-тах То-тох Кука-реку.

С большим венком на голове,

как всякий вождь, суров и хмур,

на каждый камешек в траве

он зазывал покорных кур.

И общепризнанный нахал,

смеясь над верой глупых баб,

любую тут же обнимал

кольцом колючих, цепких лап.

И был отцом он всех детей,

был мужем всех перистых жен

и был в республике своей

всех больше лаской окружен.

Чего же больше?.. По утрам,

едва заря разгонит тьму, —

пшено с пшеницей пополам

с крыльца посыплется к нему.

Потом, как добрый семьянин,

он, отряхаясь, воду пил,

 ворчал на кур, взлетал на тын

и снова по двору бродил.

И был он счастлив от всего,

что только было на виду,

и вся обязанность его была —

людей будить к труду.

И он будил их в нужный срок…

И вновь с восхода по закат

терпел и уток и сорок

и ненавидел поросят…

…Однажды крепко хутор спал

(всего четырнадцать дворов),

никто из тьмы не ожидал

ни конокрадов, ни воров.

Крутым потоком плыл с долин

туман, подобный молоку…

Весь хутор спал, не спал один

Та-тах То-тох Кука-реку.

И вдруг совсем не в нужный срок,

он закричал, как только мог,

и крик предчувствием тревог

упал на сонный хуторок.

Но, к этим крикам с давних пор

привыкнув, будто к ходу дел,

никто не выбежал во двор,

никто в окно не поглядел.

А от заставы, тучей зла,

(Махновской славы результат)

головорезов рать ползла,

во всеоружии солдат.

Петух кричал, петух вопил,

и, отрываясь от земли,

он крыльями тревогу бил,

а люди — полночью сочли.

И безмятежен был их сон;

лишь куры слушали вождя…

И… к утру хутор был сожжен,

наивной кровью изойдя…

Потом, когда пожар потух,