Центавры - Андрэ Лихтенбергер

– Возьмите, матери, – говорит она.

Те хватают ветки и с жадностью едят. В то время как кисловатый вкус ягод ласкает их высохшие десны, они потихоньку удивляются поступкам Кадильды. Гордясь своей молодостью и силой, юные центаврихи совсем не думают о том, что и они будут когда-нибудь стары, поэтому они охотно оскорбляют старших насмешками и заставляют тех завидовать их играм. В отместку за это, старухи часто хулят их и предостерегают самцов от их коварства. Таково правило. Кадильда была исключением. Так как ее поступки великодушны, то они и следят за ней благосклонными взорами в то время, как она переходит от одного дерева к другому.

Вдруг над ухом старух раздается взрыв смеха. Они приподнимаются на руках и осматривают кусты. Их нос выдает им насмешника. Легкий ветерок доносит до них запах козьего меха. Из чащи, где он притаился, выскочил фавн Пирип. Его широкое лицо с толстым плоским носом распустилось в улыбку, которая растянула его рот от одного остроконечного уха до другого. Под пушистыми бровями комично, сверкают маленькие глазки. Очень коротенькие рожки едва выглядывают из-за парика, который точно кустарник покрывает голову. В своих смуглых руках он держит целую горсть вишен. Время от времени он их кусает великолепными зубами и жадно глотает косточки. Красный сок течет по подбородку, по бороде, телу и, наконец, по покрытым шерстью ногам. Он перестал жевать, разинул рот и смотрит на что-то такое, что находится перед ним; наконец он делает два шага и смеется во все горло своим отрывистым смехом, который так походит на блеянье коз. Положив еще одну ягоду в рот и снова присев, он устремляет свои взоры вперед. Центавры стараются определить его направление. Фигура Кадильды, вся белая, выделяется среди темной зелени вереска. Пирип следит за каждым ее жестом. Его взор загорается и дрожь пробегает по его спине, и временами жадный язык лижет толстые губы.

Старухи толкают друг друга, пожимая плечами, как весь их народ. Пирип неисправим. Будучи голодным или находясь на отдыхе он всегда ленив, мечтателен и мягок. Он проводит целые часы, сидя на корточках, наблюдая за тем, как течет вода, как бегут облака по небу и как движутся насекомые во мху. Целые часы он неподвижен и дует в дудочку из тростника с обыкновенными дырочками, которые издают пронзительные звуки. Их обычное равнодушие не может сравниться с тем безумием, которое овладевает им под влиянием времени и сока ягод. Они опьяняют их и возбуждают их умы.

Осенью, когда в послеполуденное время фавны насыщаются виноградом, страсти зажигают их кровь. С сладострастной икотой они гоняются друг за другом и потом самцы и самки в бешенных объятиях валяются в чаще. Центавры презрительно отворачивают свои головы, чтобы не видеть их грязных дебошей. В это время Пирипа ничто не может обуздать. Тогда бывает отвратительно смотреть, в какие чудовищные связи он вступает, но центавры никогда не останавливаются на подобных мыслях – они недостойны животных-царей.

Когда сознание возвращается к нему, Пирип первый оплакивает свое безумие. Он стонет, вспоминая о своих заблуждениях и обвиняя считает себя опозоренным; он охотно наказал бы себя сам, если бы только умел; его изменившееся лицо вымаливает прощение за свои ошибки, и нрав снова делается добрым и мягким; он маленький добрый братец и его отрывистый смех оживляет леса.

Зная его сердечную доброту, центаврихи с сожалением смотрят на него, когда он дрожит при виде Кадильды. В порыве безумного желания, он способен

забыть всякую осторожность и может броситься на ту, за которой он наблюдает.

Гнев центавров не пощадил бы его.

Из сочувствия Сихадда громко позвала его:

– Пирип, Пирип, Пирип!

При последнем возгласе, более громком, Пирип вздрогнул.

Точно пробуждаясь от глубокого сна, он замечает старух, которые лежат, опираясь на локоть, и смотрят на него. Он трет свой лоб, обтирает руки об волосатые ляжки и спрашивает:

– Привет вам, госпожи, что угодно?

– Братец, прогони скверные мысли. Чем смотреть на белую центавриху, взгляни лучше на Клеворака, – сказала ему ласково Сихадда.

С нерешительным взглядом он меряет советницу, потом его взоры ищут Клеворака. Неподвижный на своих четырех ногах с твердыми копытами, вождь стоит с высоко поднятой головой и, казалось, изучает таинственную силу ветра по бегущим облакам. В своей руке он небрежно вертит дубинку, которой свободно можно было бы убить быка.

В таком виде он кажется олицетворением силы.

Лоб Пирипа хмурится, углы его губ опускаются, улыбка исчезает с его лица, и глубокий вздох поднимает грудь. Обе старухи разражаются неистовым хохотом.

Сконфуженный тем, что его разгадали, фавн садится на корточки и скребет руками землю, в смущении шепча:

– Твои слова действуют как освежающие струи потока. Благодарю.

Стряхнув с себя листья, ветки и ядрышки, он подымается на свои раздвоенные ноги. Сначала он шатается и постоянно спотыкается, но вот два-три шага, и он исчезает подпрыгивая. Хурико кричит ему вслед:

– Иди к своей Ситте. Возле нее ты позабудешь белую центравриху.

От нее Пирип имеет восемь больших ребят. Но он уже не слышит старух.

В нескольких шагах от него в траве поднимается целый букет ирисов. Яркий солнечный луч, проникая сквозь листву, освещает бархатные лепестки.

Волшебные венчики отливают фиолетовыми огнями.

Пораженый Пирип подходит к цветку, становится рядом с ним на колени, и из его полуоткрытых губ вырывается нежный свист, прославляющий божественную красоту природы. Центаврихи издали наблюдают за ним.

Ради ничтожного цветка Кадильда забыта.

Но вот вся орда на ногах Клеворак громовым голосом приказывает собираться в путь На склоне, лишенном травы, понемногу собирались центавры. Теперь улыбающаяся растительность разом сменила величественные дубы, клены и каштаны. Непроницаемы купола зелени и яркие лучи солнца беспрепятственно согревают ее Под их чарующей лаской цветет миндаль, его светлая зелень усеяна белыми и розовыми цветами. Распускаются апельсиновые, мастиковые и фисташковые деревья, спеет толокнянка, но ее плоды еще зелены, хотя оливки покрыты уже золотистым налетом.

Несколько высоких сосен и каменных дубов возвышаются тут и там. На каменистой почве растут яркие дроки, молочайник и вереск.

На тех пространствах, где солнце греет сильнее, распускается прекрасный кактус, там же зеленеют фиги – роскошь осени. В тех же местах, где земля кажется более мягкой, расстилаются целые лужайки фиалок и дикой петрушки.

По беловатым стволам вязов ползут спутанные ветви винограда. Каждое дуновение ветерка приносит все новые и новые ароматы весны Опьяненные этими запахами центавры замедляют шаг, собирая по дороге поспевающие фрукты.