Шестнадцать тон - Дарья Шевченко

год все больше ругались из-за «бытовухи» и недостатков друг друга. А когда они не ругались, мать была слишком раздраженный, а отец – пьяным.

Им тяжело вместе, но и развестись не могут. Что-то держит – то ли привычка, то ли неумение жить по-другому.

Появилась возможность – я уехала.

Моя жизнь стала спокойнее, упорядоченнее. Да, пришлось устроиться на работу, чтобы содержать себя. Вместе с учебой она практически не оставляла мне время для себя. Но это вторично. Приходя домой, я чувствовала покой и умиротворение – это было куда важнее.

И что же в итоге?

Моя жизнь сложилось не такой эпичной, как я ожидала. И, наверное, нужно было пойти в проктологи.

Теперь я врач-терапевт в местной поликлинике. Выслушиваю жалобы на ОРВИ, на «что-то колит вот тут вот» и больные суставы. У меня отдельный кабинет, пусть и с ремонтом советских времен, как и во всем отделении, медсестра Рита в качестве помощницы, пусть и замужем, и алкоголизм начальной стадии.

Не сказать, что я сильно люблю своих пациентов, но стараюсь быть с ними на одной волне в общении – так они более открыты к диалогу. Но что их гонит сюда?

Нищета. Та самая, в которой я провела детство и юность. Не нужно платить за услуги врачей, как в частных клиниках, никто не навяжет тебе лишних лекарств и процедур. Почти все включено, не считая таблеток, на которые все же придется потратиться.

Но бывают и уникальные явления. Как раз недавно.

Ко мне пришла девушка. Звали ее красивым редким именем – Кира. Вид у нее был потрепанный: мятое мужское худи, немытая с неделю голова, кожа бледная и нездоровая, белки глаз красноватые, а под ними – огромные серые круги. Ее руки дрожали, как листья на ветру, взгляд метался по всему кабинету, на меня она старалась не смотреть. Она протянула мне листок с поддельной печатью городского онкологического центра. На что только люди не идут ради удовольствий.

– Мне нужны обезболивающие. Очень сильные. Дайте рецепт.

Я попросила Риту принести карточки нескольких пациентов, чтобы удалить ее на время.

– Это поддельная справка, у онкоцентра другая печать. А подделка документов – статья, имей в виду.

Она забрала лист обратно и собралась уходить.

– Послушай, – остановила я ее, – это не мое дело, но мы с тобой почти ровесники. Тебе двадцать лет, не губи себе жизнь. Представь, как много впереди счастливых моментов: радость встреч с друзьями, трепет при виде любимого человека, удовольствие от любимой музыки, прочитанных книг, просмотренных фильмов. Ты можешь победить часть себя – свою зависимость, двигаться навстречу новым, важным для тебя свершениям. Разве это ничего не значит?

– Я ничего не хочу.

Она ушла. А я продолжала смотреть в то место, где минуту назад была она. Как же легко и просто давать советы. Особенно такие благородные. Карма как будто становится чище, а ты – возвышеннее. Это все ровным счетом ничего не значит.

В тот день я пришла домой и традиционно пригубила дешевый джин. Появился Шестнадцать тон.

– Шестнадцать тон! Я вроде и не так много выпила…

– Алексия, – так он называл меня, только когда был настроен серьезно и решительно. – Алексия, бросай. Что ты сегодня говорила той девушке, помнишь?

– Помню. Я сделала все что могла. Такая работа – людей спасать.

– Так какого же черта ты себя в могилу сводишь? Что с тобой станет через год, через два?

– Тебе-то что? Или ты не хочешь чаще меня видеть?

– Я не хочу видеть тебя такой. Ты же не хотела быть такой, как твой отец… Таким же ничтожеством, не способным нести ответственность даже за себя. Ты можешь быть лучше, чем он, я знаю.

Я слушала его слова, обливаясь слезами и утирая рукавом сопли. Действительно, моя жизнь могла быть другой… но какой? Какая она – другая жизнь?

– Лешка, ну полно тебе, – он сел рядом и приобнял меня своей длинной костлявой рукой. – Ты почти полтора года света не видела. Тот лор, Пашка, звал же тебя недавно выбраться. Сходи развейся. Тебе это нужно.

– Я ничего не хочу, Шестнадцать тон, вообще ничего не хочу. Знаешь, такое чувство, будто в груди огромная бездонная черная дыра, засасывающая все на своем пути. Все эмоции, всю радость и печаль. Остается только пустота. Бездонная, всепоглощающая пустота. Ты ощущаешь ее почти физически.

– Похоже на депрессию. Что скажешь, док?

– Я была бы рада, если бы депрессия была моим единственным психическим отклонением. Но ты здесь. И я рада тебе.

Угасание чистого разума

Каждый раз, ложась спать, я играю в лотерею: усну ли я спокойно или мой разум захочет рисовать ужасающие картины? Сонные параличи – довольно частое и типичное для меня явление. Это случилось и сегодня.

Засыпая, я услышала шаги в другой комнате. Я знала, что сейчас нужно открыть глаза и вскочить с кровати, пока меня не затянуло в эту бездну ужаса. Но промедление стоило мне этого ужаса. Секунда, и я не могу шевельнуть конечностями или сказать хоть слово. «Началось», – подумалось мне. Меня пронизывал чей-то угрожающий взгляд. Чувства почти подконтрольны. Это всего лишь мои галлюцинации. Но предвкушение чего-то более жуткого не покидало меня. Я знаю, что нужно проснуться и прикладываю все усилия – пытаюсь двигаться или закричать. Но это умопомрачение давит тяжестью свинца, не выпускает из своих страшных лап.

Я ощутила присутствие чего-то рядом с собой, прямо на кровати. Оно хватало меня за руки и тянуло в адскую грешную бездну. Оно приблизило свое уродливое лицо ко мне и шептало хриплым женским визгливым голосом: «Я заберу тебя с собой! Тебя ждет ужасная смерть в агонии. Ты будешь вечно гореть в аду. Не сопротивляйся, иначе я сожру твое сердце!»

В какой-то момент эти галлюцинации смешались со сном. Мне казалось, что я смогла вырваться из рук этой фурии, вскочила с кровати и рванула из комнаты. Она застала меня в дверном проеме, ухватив за горло и прижав к стене. Ее угрожающий взгляд испепелял меня до самой сути. Она кричала так громко и так пронзительно, что сердце хотело разорваться на части, не выдержав этого кошмара.

Я услышала этот крик в своей постели. Сознание возвращалось ко мне, но конечности были по-прежнему неподконтрольны. Постепенно ужасные вопли угасали, оставляя за собой мертвую тишину и пустоту. Я почувствовала, что осталась одна, однако тревожность никуда не делась. Я думала: «Если я до сих пор не могу шевелиться, значит, это