Шестнадцать тон - Дарья Шевченко

Дарья Шевченко

Шестнадцать тон

Так говорил мой отец

Сколько себя помню, отец всегда говорил: «Есть только одно лекарство для души и тела – это водка. Бахнул стопочку – и хорошо!» Поэтому чувствовал он себя в половине случаев как полагается. Он был не самым плохим человеком. Когда он возился со мной маленькой, будучи пьяным или еще реже – трезвым, я забывала про все невзгоды, заливаясь задорным детским смехом.

У отца никогда не было стабильный работы. Пять лет до моего рождения он работал электриком. После этого сменил бесчисленное множество мест работы, и с каждого его выгоняли за прогулы. А прогуливал он потому, что пил. Семья существовала за чертой бедности, а между тем я росла, и мне требовались должное внимание и обеспечение. И тут были проблемы по обоим фронтам: папа либо работал, либо пьянствовал, а мама работала в две смены на заводе, стояла у плиты, драила заблеванный отцом пол и стирала семейные обноски. В отличие от отца она была суровой женщиной. Про таких говорят: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».

Родители познакомились на заводе. В те времена отец пил в разы меньше, был хорош собой и даже пытался строить карьеру – за три года дослужился до старшего электрика. История моего происхождения проста как дважды два: успел вовремя вытащить – хорошо, не успел – авось прокатит.

Не прокатило.

Но отец сказал тогда матери: «Человек, собака такая, ко всему привыкает. Вытянем».

Так, в 1996 году общество пополнилось на еще одну ячейку семьи Редько. В том же году родилась и я, Редько Алексия Сергеевна. Имя с ударением на предпоследний слог.

В ЗАГС ходил регистрировать меня отец. В тот день он был явно «не в зуб ногой» с примесью лиричного настроения. Он всегда хотел сына и наверняка знал, что назовет его Алексеем. Я нарушила его планы, и по части имени он отыгрался на мне.

– Пусть будет Алексия. Ну а хули, так и так «Леха», только без краника.

Шестнадцать тон

Он появился в моей жизни молниеносно. Он был и остается мне другом. Самым верным, преданным, любящим и понимающим меня другом. Да, он не для выхода в свет, но не важнее ли то, что наедине с ним мне хорошо? Мы можем разговаривать вечерами напролет, петь под «Гражданскую оборону», танцевать под блюз пятидесятых, и этого нам вполне достаточно, чтобы быть счастливыми.

Мы встретились, когда мне было пять лет. В пьяном угаре папаша очень уж любил ставить в БУшный, купленный за копейки магнитофон Panasonic кассету с песней Sixteen Tons Теннесси Эрни Форда. Это была моя любимая песня. Услышав ее, я пускалась в безудержный неторопливый ритмичный танец, на который только способен ребенок. Он всегда был хаотичным, с набором несвязанных движений, но таким искренним. Отец тоже иногда со мной танцевал. Когда наши неловкие движения попадали в отражения зеркала, мы хохотали как умалишенные.

Полы неизменно скрипели у нас под ногами, а сами ноги после таких танцев донимало легкое жжение от трений о жесткий ковер. Увы, даже для таких простых радостей жизни, как танцы, было мало места: мы жили в «однушке» бывшего двухэтажного барака на окраине города. Обстановка в комнате была, прямо скажем, бедненькая. Родители спали на раскладном диване, обивка которого местами была порвана, а его скрип ужасал меня по ночам. Моя софа была тоже не «первой свежести» в прямом и переносном смысле – от нее пахло прокисшим борщом. С течением времени от стен отклеивались обои и свисали клочками.

На кухне стоял запах тушеной капусты и жареного лука. Кажется, все время жизни с родителями я источала такие ароматы. На любителя.

Через небольшие дыры в стенах шныряла разная живность. Нередко можно было встретить таракана Петра или сороконожку Ларису. Хорошо, когда друзья всегда рядом.

Да, вернемся к друзьям. В первый раз я встретила Шестнадцать тон одной теплой летней ночью. У матери была вторая смена на заводе, отец пил, а я строила замки из грязного вонючего песка во дворе с другими мальчишками и девчонками из таких же семей, как моя.

Когда я вернулась домой, увидела, как мой отец трахает нашу соседку. Это была большая, дородная женщина. Встречая ее во дворе или в подъезде, я задумывалась: ее грудь или задница весят так же, как целая я?

В тот день сомнений не осталось.

Полночи я просидела во дворе, в кустах, боясь возвращаться домой от увиденного, а вернувшись, заперлась в ванной с фонариком. Из комнаты доносился храп обоих.

Включив фонарь, я заметила странную фигуру. Направив на нее свет, я ужаснулась.

Рост этой фигуры был настолько большой, что рога упирались в полоток. Головой служил олений череп. Несмотря на эти особенности моего любезного друга, он был одет весьма элегантно: темно—коричневый тренч до колен с поднятым воротником, широкие черные брюки, лакированные туфли. На голове промеж рогов шляпа, а на длинных тонких кистях – печатки. Истинно, интеллигент.

– Ты кто?

– А ты?

– Я здесь живу.

– «Я здесь живу», – передразнил он меня. – Можешь звать меня Шестнадцать тон.

У него был теплый бархатный баритон. Он успокоил мои нервы, которые, по всей видимости, несколько расшатались.

– А как ты разговариваешь? У тебя есть язык?

– Слишком много вопросов на сегодня! Давай-ка ты пойдешь спать.

– Я не могу. Там папа с этой тетенькой…

– Не продолжай даже. Но ты же не можешь всю ночь провести в ванной?! Давай ее выкурим!

– Это как?

– Как-как… Очень просто. Позвони в звонок. Они проснутся. Отец подумает, что твоя мать пришла. Вытолкнет эту тушку в окно. Ты в это время проскочишь снова в ванную, а оттуда потом к себе в постель. А если отец тебя заметит, скажешь, что все знаешь. Иногда шантаж делает жизнь лучше.

Так я и сделала.

Семнадцать с половиной

Встреча с Шестнадцать тон стала одним из нескольких переломных моментов.

О нем я успела рассказать папе и двум своим дворовым друзьям – Тольке и Вадику. Трое из трех покрутили пальцем у виска, но отец попытался совершить акт воспитания:

– Лех, ты это… мамке только не говори об этом, ладно? Она разнервничается, снова будет винить меня во всех смертных грехах, еще, мол, что за тобой не приглядываю как следует. Ты же