Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий

— Те семь голодных лет были семью колосьями пустыми, опаленными восточным ветром, о которых Иосиф толковал фараону… — продолжил свою речь каноник Адам.

— О святой отец, есть ли хоть что-то в подлунном мире, чему вы не нашли бы подкрепления на страницах Писания? — ехидно улыбаясь, вмешался в разговор еще один попутчик Ивара, молодой человек по имени Граций де Севиль.

Они познакомились еще в Саутгемптоне, в порту. Там же словоохотливый юноша поведал Ивару свою историю. Будучи младшим отпрыском и без того небогатого андалузского идальго, Граций, с детства отличавшийся искусностью в плетении словес и небылиц, отправился пытать счастья при кастильском дворе Альфонсо Справедливого. Весьма скоро он снискал доверие и благорасположение наследника короны, юного принца Педро. Однако происки придворных недоброжелателей, почтенные супруги которых слишком уж пылко восторгались терцинами* и прочими достоинствами молодого менестреля, сделали пребывание Грация в Бургосе до крайности неудобным и даже опасным. Поэтому король Альфонсо, несмотря на бурные протесты сына, предпочел отправить менестреля от греха подальше, в далекую Англию. Там, при дворе Эдуарда III, Граций и обретался последние пару лет, наставляя английскую принцессу Иоанну, сосватанную за Педро, в премудростях кастильского наречия, попутно живописуя ей многочисленныедостоинства ее высокородного суженого.

[*Терцина — стихотворение, написанное терцетами с перехлестной рифмовкой]

Одетый в небесно-голубую котту*, расшитую серебристыми бубенчиками, и остроносые шоссы* в желто-зеленую полоску, кастильский менестрель напоминал Ивару диковинную птицу пситтакус, что довелось ему видеть однажды у фламандского торговца Жана де Ланга.

[*Туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами]

[*Чулки*]

— Нет, мой милый Граций, — спокойно возразил каноник Адам на ехидное замечание менестреля, — нет таких вещей, что не были бы отражены в Писании, ибо, как говорил Екклесиаст, сын Давидов, нет ничего нового под солнцем: что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться.

— А как же mundus senescit?* — хитро прищурившись, спросил Граций. — Как же Гонорий Августодунский с его шестым возрастом мира, возрастом дряхлости? Сам Дуранте дельи Алигьери уподоблял наш мир плащу, ежечасно укорачиваемому беспощадным Временем. Или же, как писал великий Гийо из Провенса: в стародавние времена люди были красивы и высокорослы, ныне же суть дети и карлики. Взгляните окрест: наука в упадке, весь мир стоит вверх ногами, слепцы ведут слепцов, осел играет на лире, батраки идут служить в войско, Катон зачастил в кабак, а Лукреция стала уличной девкой. То, чего прежде стыдились, теперь превозносится. Все отклонилось от пути своего. Вера была — ничего больше нет, все онемело, утратило цвет.

[*Лат. "мир стареет"]

Каноник Адам покачал головой:

— Похвальны ваши познания в поэтике, но и про то сказано в Писании: не говори «отчего прежние дни были лучше нынешних?», потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом.

— Опять Писание, опять авторитеты древних лет! — запротестовал Граций. — Уж в ваши-то годы, святой отец, не должно ли свое суждение иметь?

— «Свое»?! Суждение не может быть чьим-то, как вода в реке не может принадлежать рыбаку, — убежденно ответил каноник.

— Не знаю, что там с суждением, — неожиданно прогудел густой бас шкипера, — но вода в реке даже не всегда бывает речной.

— О чем это вы, синьор Барбавера? — удивился Граций.

— Видите слева укрепленный городок, который мы только что прошли? Это Руайан. От него начинается жирондский эстуарий.* Выходит так, что мы уже идем по реке. Но чем же она отличается от моря, что было перед Руайаном? Та же соленая вода, те же далекие берега.

[*Длинное и широкое устье реки, затопляемое приливом]

Было весьма странно слышать подобные отвлеченные размышления из уст бывалого шкипера, обычно хмурого и неразговорчивого.

— Сколько нам осталось до Бордо, синьор Барбавера? — поинтересовался у шкипера Ивар.

— Миль с пятьдесят. До темноты должны успеть. Если ветер не сменится.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Обогнув длинную песчаную отмель, ког, преодолевая сильное течение, направился к правому берегу эстуария, где на невысоких холмах зеленели сочные травы пастбищ. Чуть выше по течению, на фоне ярко-синего неба и золотистых полей, черным уродцем кривились обгоревшие развалины каменной башни.

— И все же я думаю, святой отец, — вновь обратился к канонику Граций, — что Великий голод был послан Господом не для исправления, как утверждаете вы, а скорее для покарания. Ибо, как известно, король Эдуард II Карнарвонский, покойный отец нынешнего правителя Англии, не отличался безупречностью нравов и высокими добродетелями.

— Это уж точно, — поддакнул шкипер Барбавера. — Только не понял я, почему он Карнар… как вы там его назвали?

— Как, синьор Джакомо, разве вы не слышали ту забавную историю про рождение короля Эдуарда II? Рассказывают, он родился в Уэльсе, в замке Карнарвон, как раз об ту пору, когда отец его, достославный Эдуард I, воевал с валлийцами. Точнее, уже закончил воевать и вел долгие переговоры о мире. Столь долгие, что супруга короля успела за то время забеременеть и выносить сына. В конце концов, после многомесячных споров и утомительных пререканий, валлийские бароны выдвинули последнее условие — как им казалось, совершенно неприемлемое для короля Эдуарда. А именно: чтобы правителем Уэльса стал человек, рожденный в Уэльсе и не знающий ни слова по-английски. К удивлению валлийских переговорщиков, король Эдуард легко принял это условие. И не успели валлийцы увязнуть в очередном споре о том, кого им выбрать в правители из знатных родов Уэльса, как король Эдуард, отлучившись ненадолго в свои покои, вернулся в залу переговоров с новорожденным сыном на руках, протянул его валлийцам и с победной улыбкой произнес: «Вот вам ваш правитель — рожденный в Уэльсе и не знающий ни слова по-английски!»

— Ха-ха! — рассмеялся Джакомо Барбавера. — Ловко обстряпано, не придерешься.

— Увы, несмотря на столь удачное рождение, — продолжил Граций, — будущий Эдуард II, которому пророчили славу нового короля Артура, оказался правителем на редкость неудачливым. А неудачливость правителя, словно камень Магнуса,* притягивает к себе всевозможные злосчастья. Сначала поражение от шотландцев, затем — Великий голод, потом — неудача в войне за Сен-Сардо, и, наконец, низложение собственной супругой и бесславная смерть в темнице. Синьор Барбавера, вы ведь застали те времена? Говорят, Великий голод почти не затронул южные земли по ту сторону Альп? Вы жили тогда в Генуе, не так ли?

[*Магнит]

Бородатый шкипер долго молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь отогнать их, затем нехотя ответил:

— Отец мой в те годы возил товары в Англию и Уэльс. А я был рядовым матросом на его галере. Весной года 1315-го от Рождества Христова мы пришли в Лондон с грузом фламандского сукна. Внезапно начались сильные дожди. Лило так, словно сам небесный свод прохудился, грозясь упасть на землю. Родитель мой простудился и слег. Дожди лили, не переставая, с апреля по октябрь. В начале осени отцу моему стало хуже, и он умер.

— Все так, — поддержал шкипера каноник Адам. — То злосчастное лето застало меня в аббатстве Святого Альбана, недалеко от Лондона, где я имел счастливую возможность изучать «Историю англов» и другие хроники Матвея Парижского, в особенности, его мысли об императоре Фридрихе II, иначе известном как stupor mundi…* Но я, кажется, отвлекся. Из-за беспрерывных проливных дождей зерно на полях в тот год не вызрело, а та малая часть его, что удалось собрать, уродилась безвкусной и водянистой, только животы от нее пучило. К тому же, многие колосья оказались покрыты черными наростами, «когтями демонов», как их называли крестьяне. Один монах ордена Святого Антония рассказывал мне, что человека, съевшего такие колосья, вскоре начинает трясти и крючить, будто неведомые демоны терзают его изнутри своими когтями; потом бедняга впадает в неистовство и бред, а тело его начинает чернеть и разлагаться заживо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})