Озорная птица и другие рассказы - Петр Иванович Замойский

Машка назад, не пойдет назад и Ванька. Нет им назад никакого хода.

Вперед пошли с песнями, с красными знаменами.

ПОЖАЛЕЛ

У Мишкина отца ребят много, а земли в трех полях полторы десятины. К осени хлеб подошел весь, и ребята, которые постарше, в работники по соседним селам разошлись; Мишка с сестренкой по своему селу побираться пошли. Но не хватало им и этого, — коровенку последнюю продали. Грудной ребенок без молока остался. Как-то к зиме уже в доме совершенно вышел хлеб, а мать, видя, как умирает маленький ребенок, плакала; Мишкин отец пошел к батюшке просить взаймы хлеба.

В это время к батюшке как раз приехал соседний поп. Он женил сына и провожал молодых в назначенный им от архиерея приход.

По случаю этого в кухне, куда вошел Мишкин отец, стояла такая суматоха, что ничего нельзя было разобрать. Несколько баб взапуски бегали взад и вперед, остальные возились около печки.

Встревоженно к ним вкатила матушка и повела носом.

— Аль пироги пригорели?

— Нет, нет! — подскочив к ней, ответила кухарка. — Они только подрумянились чуть-чуть.

— Чем же это обдает?

— От горшка обдает, матушка. Плеснулось на под немножко.

— Ох, а я как испугалась. Ведь батюшка не любит, когда пирог хоть чуть пригорит. Ну, а теперь гости у нас, он и подавно может разволноваться.

Метнувшись к девке, матушка спросила;

— Вино на ледник поставить не забыла?

— Давно, матушка, поставила.

— Ну и слава богу.

От поджаристых пирогов, жирных щей, мяса и еще чего-то приторного у Мишкина отца закружилась голова.

— Матушка, — переминаясь с ноги на ногу, робко проговорил он.

Оттого ли, что голос Мишкина отца был такой замогильный, или оттого, что он все время стоял в тени и матушка его не заметила, она вздрогнула и нахмурилась.

— Ты что, Иван?

— Ребенок, матушка, умирает. Хлебца бы взаймы, аль под работу.

— Вот уж пришел ты не во-время. Гости у нас, а ты с хлебом. Да ведь сейчас и батюшке некогда.

— Христом-богом прошу, матушка. Могуты больше нет. На вас вся и надежда.

— Ну, ладно, ладно. Пойду «самому» скажу.

Через некоторое ‘время, слегка покачиваясь, вошел в кухню и «сам» поп.

— Здорово, Ваня. Ты ко мне?

— К вам, к вам, батюшка, — подбежал к нему Мишкин отец и с каким-то отчаяньем бросился целовать ему руку.

— Что хорошенького скажешь?

Батюшка был навеселе и от него слегка попахивало водкой.

— Семья у меня, батюшка, умирает. Ну, как есть, ни куска хлеба. К вашей милости я пришел. Выручите.

— Эх, Ваня, Ваня. Ведь ко мне каждый день ходят. На всех-то разве напасешься?

— Хоть под работу дай. Ведь мне в пору руки накладывать на себя.

— Что ты, бог с тобой! Зачем руки накладывать.

— Зарез пришел. Хоть сколько-нибудь дай.

Батюшка подумал-подумал, рукой махнул.

— Ладно. Для такого дня выручу.

Кухарке крикнул:

— Отрежь ему ломоть хлеба да побольше, чтоб на всю семью хватило.

— Вот это спасибо, батюшка. Век буду бога молить.

— Так, так, Ваня. А завтра ты вот чего: утречком ко мне приди. Работенка тебе сходная найдется.

— Спасибо. Жалеешь ты нас, батюшка, горемычных.

— Эх, Ваня, кто же вас пожалеет, коль не я? Только вы не забывайте меня, а я вас всегда пожалею.

— С чем, батюшка, приходить-то к вам завтра?

— А ни с чем. Работенка пустяковая. Мучку из сусека в сусек пересыпать. Слеглась она да покапало весной в нее из крыши. А пересыпать ее, она и проветрится.

На другой день Иван пошел вместе с Мишкой. Когда они отворили амбар. то невольно вскрикнули: огромнейший сусек до-верха был набит мукой, от которой шел прелый запах. Мука была синяя, горькая, но Мишка все-таки не утерпел и набил ею себе рот. Да и отец тоже бросил себе горсти две и, давясь, проглотил.

Батюшка в дверях стоял. Заметил это и ласково сказал:

— Я, Ваня, позвал тебя только пересыпать ее, мучку-то, а ты рот набиваешь, давишься ей. Вон и мальчишка твой. Нешто можно так?

— Мы голодны, батюшка.

— Оттого и говорю, вас жалеючи. Нешто можно такую муку есть?

— Ну, мы больше не будем.

Два дня пересыпали муку и насчитали триста с лишним мер.

Отец вылез из сусека измученный, обессиленный. Сказал батюшке:

— Муку мы всю пересыпали.

— Вот и хорошо, и спасибо. Не забывайте меня, а я вас никогда не забуду. Теперь идите домой и отдохните немножко.

— А как же, батюшка?

— Что?

Отец помялся и бух в ноги.

— Семья ведь умирает, с голода опухли. Баба валяется, ребятишки орут. Выручи, батюшка, пожалей нас. Дай хоть этой мучки пудик за работу.

Отшатнулся батюшка, испуганно глаза вытаращил:

— Што ты, што ты, Ваня? Разве можно прелую муку людям есть? Да от нее живот раздует. Прямо умереть можно. В ней страшный вред.

— Батюшка, мы съедим.

— Нет, нет, Ваня, бог с тобой, а я греха на душу не возьму. Вот по десять копеек на день дам, а малышу пятак и бог с вами, идите домой.

— Батюшка, — снова взмолился отец. — Да пожалей ты нас Христа ради. Да чего на эти деньги купишь? Нынче крупную скотину за бесценок отдают, диви что. Цены-то на хлеб какие, нешто не знаешь? Уж ты лучше мучки дай. Сколько дашь, столько дашь. Мы съедим, не побрезговам.

— Нет, нет, Ваня. Муку у меня пускай свиньи жрут. Даже корове и той вред от нее, Человеку куда, человек сразу с нее умрет.

— Батюшка, не умре-ом…

— А бог-то? Бог-то, Ваня. Ведь я ответ за вас должен ему дать. Скажет: «Зачем гнилой мукой людей окормил?» А что я ему на это?.. Нет, нет! Бог с вами, я, жалеючи вас, говорю. Пущай свиньи лопают.

Так и вышли ни с чем.

Отец по дороге к дому шмыгал носом, морщил лицо.

— Плачет, — подумал Мишка.

Забежал вперед, спросил:

— Тять, ты что?

Но он махнул рукой и, не глядя на Мишку, кому-то прокричал:

— Пожале-ел! Ах, штоб ему места нигде не было. Сжечь их всех, окаянных, со свету сжить.

На другой день Мишка с отцом отправились побираться в соседнее село.

ГОЛОВА САДОВАЯ

Фонька — задира большой.

Уж лучше его не тронь. На нож полезет, а свою удаль выкажет.

В ихнем селе отряд пионеров организовали. Фоньку тоже звали, да он не пошел.

— Чего мне там делать у вас?

— Учиться.

— Я и так все знаю!

Каждый день отряд ходил на реку