Поцелуй Мистраля - Лорел Гамильтон

Мужчина обеими руками протянул мне рог, сделанный из загнутого клыка громадного кабана. Белый, только что вырезанный, еще с запекшейся кровью. Но пока я шла, рог стал чистым и отполированным как будто долголетней службой, касаниями множества рук. И белый цвет он потерял, стал янтарным - того роскошного оттенка, что приходит с возрастом. Я не успела еще коснуться рук незнакомца, как рог оказался кубком, оправленным в золото.

Я накрыла руки мужчины своими ладонями. Кожа у него была черная, не светлей плаща, но я знала, что передо мной не Дойль стоит, не мой Мрак, а Бог. Я заглянула под капюшон и на миг увидела кабанью голову - только мне тут же улыбнулись человеческие губы. Его лицо, как и лицо Богини, скрывала тень - потому что лик божества не открывается никому.

Он вложил кубок мне в ладони, прижал мои руки к гладкой кости кубка. Чеканное золото оправы казалось под пальцами едва ли не мягким. Я подумала: куда девался белый нож?

– На свое место, - ответил глубокий голос, который не принадлежал ни одному мужчине и принадлежал всем мужчинам сразу.

Нож появился внутри кубка, острием вниз - и клинок снова сиял, словно в кубок из золота и рога упала звезда.

– Пей и веселись! - он рассмеялся собственному каламбуру[1].

Он поднес сияющий кубок к моим губам и исчез в теплых отзвуках собственного смеха.

Я отпила из кубка. Он оказался полон сладчайшего хмельного меда - я такого никогда не пробовала, - густого, золотистого, согретого летним солнцем… Словно само лето текло у меня по языку, ласкало гортань. От одного глотка я опьянела, как никогда в жизни.

Сила опьяняет больше любого вина.

Глава 2

Я проснулась в чужой кровати. Со всех сторон на меня смотрели лица. Лица цвета чернейшей ночи, белейшего снега, молоденьких листочков, золотистого летнего солнца, цвета опавшей листвы, назначенной превратиться в роскошный чернозем - не хватало только светлой кожи, блистающей всеми цветами хрустальной призмы, словно ее усыпали мириадами алмазов. Все так напоминало начало моего сна, что я удивленно моргнула и хотела спросить - а где пончики?

– Приснилось что-то, принцесса Мередит? - Бас Дойля прозвучал густо, будто издалека.

Я села в кровати; черный шелк простыней холодил нагую кожу. К голому боку прижимался мех - настоящий мех, мягкий, почти живой на ощупь. Меховое одеяло зашевелилось, и на меня заморгали сонные глаза Китто. Огромные синие глаза без белков, глаза почти на пол-лица. Цвет глаз - как у Благих сидхе, а остальное - от гоблинов. Китто - наследие последней крупной войны между гоблинами и сидхе. При идеальном сложении и белой коже рост у него всего четыре фута - изящный мужчина, единственный из моих кавалеров ниже меня ростом Укутанный в мех, он казался ребенком; личико херувимское, как на открытке к Валентинову дню. А на свет он появился на тысячу лет раньше, чем христианство получило свое название.

Он нащупал мою руку и поглаживал ее вверх-вниз - нервный жест, среди нас обычный. Ему не нравилось, когда я молча на него смотрела. Он лежал бок о бок со мной, и сила Богини и Бога наверняка задела его краем. Окружившие постель мужчины точно что-то ощутили - по ним видно было. Дойль повторил вопрос:

– Что случилось, принцесса Мередит?

Я повернулась к капитану моей Стражи, моему любовнику. Лицо такое же черное, как плащ, что был на мне во сне - или как щетина кабана, что убежал в снега и вернул на землю весну. Мне пришлось зажмуриться и выровнять дыхание, чтобы хоть так избавиться от впечатлений сна. Вернуться в «здесь и сейчас».

А потом я выпутала руки из простыней.

Правой рукой я сжимала кубок, вырезанный из рога - древнего, пожелтевшего от времени рога, в золотой оправе с символами, которые теперь мало кто узнал бы за пределами волшебной страны. Я думала, что в левой руке окажется белый нож, но ошиблась. Рука была пустая. Я секунду на нее таращилась, а потом взяла кубок обеими руками.

– Бог мой, - прошептал Рис. Шепот получился необычно громким.

– Да, - сказал Дойль. - Вот именно.

– Что он сказал, отдавая тебе кубок?

Это спросил Эйб. У него на волосах цвета шли полосами - светло-серый, темно-серый, черный и белый, - отдельные, несмешивающиеся пряди, словно их окрасили в лучшем салоне, вот только никто их не красил. Глаза у него были серые: хоть и темнее, чем обычные человеческие глаза, но не слишком чуждые. Одень его в готский прикид - и хоть сейчас на сцену любого клуба.

Он смотрел с непривычной серьезностью. Пьяница Эйб потешал двор столько лет, что я и не упомню. Но сейчас передо мной будто стоял кто-то другой с тем же лицом - напоминание о том, кем он был когда-то. О том, кто думал, прежде чем заговорить; о том, кто знал другие радости, кроме вечных пьянок.

Он с трудом сглотнул и спросил опять:

– Что он сказал?

Теперь я ответила:

– Пей и веселись.

Эйб задумчиво и печально улыбнулся.

– На него похоже.

– На кого? - спросила я.

– Это был мой кубок. Мой атрибут.

Я подползла к краю постели, встала на колени и протянула ему кубок обеими руками.

– Пей и веселись, Аблойк.

Он покачал головой.

– Я не заслуживаю милости Бога, принцесса. Я ничьей милости не заслуживаю.

Меня вдруг озарило - не видение, просто уверенность:

– Тебя не за соблазнение чужой подруги изгнали из Благого двора. Тебя прогнали потому, что ты лишился силы, а раз ты не мог уже веселить двор вином и пирушками, Таранис тебя выставил.

У него на ресницах задрожала слезинка. Аблойк стоял передо мной прямой и гордый, каким я никогда его не видела. Я никогда не видела его трезвым, не под воздействием вина или наркотиков. Но он - бессмертный сидхе, а значит, ни наркотики, ни алкоголь не могли погрузить его в забытье. Напиться он мог, потерять память - нет. Мог себя одурманить, но настоящего забытья ему никакой наркотик дать не мог.

Он кивнул, наконец, и слеза скатилась у него по щеке. Я поймала слезинку кубком. Капля словно устремилась на дно кубка, побежала много быстрей, чем под действием земного притяжения. Не знаю, видел ли это кто-то еще, но мы с Эйбом оба смотрели, как капля бежит по стенке кубка. Слеза скользнула по темному изгибу дна - и кубок вдруг наполнился жидкостью, она ключом рванулась вверх из закругления рога.

Темно-золотая жидкость наполнила кубок до самых краев, и в воздухе разлился аромат ягод и меда, смешанный с острым запахом алкоголя.

Руки Аблойка накрыли мои, точно руки Бога в видении. Я подняла кубок, и когда губы Аблойка коснулись края, сказала:

– Пей и веселись. Пей - и будь моим.