Схватка - Юрий Левин

Теперь Олеся Емельяну вроде родной кровинки — он ей и отец, и мать, и бабушка, он один в ответе за ее судьбу. Первый спасительный шаг Емельян уже сделал — не дал врагу разрядить в Олесю автомат. Всего лишь первый, но не последний...

Это точно. Кто мог сказать Емельяну, что ждет его впереди, какие подножки еще уготовила ему война, — никто. И не только ему, но и Олесе. Теперь и ей, малышке, предстоит заниматься совсем недетским делом — плутать по дорогам войны...

Он, красноармеец Усольцев, уже порядком поплутал. И реки вплавь да на бревнах-корягах форсировал, и болотами пробивался, и лесами... А сколько сел да городов оставил! И явственно увидел Емельян свой последний бой, тот луг перед рекой Птичь, где довелось ему уже в роли артиллериста лицом к лицу встретиться с вражескими танками...

— К орудиям! К бою!

Зашевелились артиллеристы: срывали с казенников чехлы, вытаскивали ящики со снарядами и волокли к пушкам. Глянул Емельян в сторону ползущих танков и ахнул:

— Сколько их, батюшки!

— Испугался? — услышал Емельян голос командира орудия.

— И раздавить могут, — произнес в ответ Емельян.

— Коль испугался, лезь в ровик, — посоветовал командир.

— А в ровике не достанут?

— Отставить разговорчики! — басом заговорил командир.

— Есть отставить! — ответил Усольцев и еще проворнее стал подтаскивать снаряды к орудию.

Танки приближались. По лугу катился грохочущий лязг гусениц.

Наводчики пристроились к прицелам орудий.

— Огонь! — И вся батарея ударила по ползущим танкам. Выстрелы следовали один за другим.

Немцы открыли пальбу из танков. Снаряд разорвался перед орудием. Всех обдало землей, а по щиту забарабанили осколки. Ком земли ударил Емельяну в лицо, и он упал.

— Что стряслось? — кричал командир. Емельян до боли тер глаза. Командир подал ему фляжку.

— Мой глаза, мой...

Наводчик нажал на спуск. Танк, что был впереди метрах в двухстах, качнулся и, неуклюже завертевшись на месте, остановился.

— Капут ему! — крикнул командир. — Смотри, Усольцев, фрицева броня горит синим пламенем.

— Вижу! — обрадовался Емельян — и тому, что танк подбит, и тому, что прозрел.

Еще выстрел. Снаряд ушел в башню, прошил ее. Последовал оглушительный взрыв, и черный дым повалил из танка.

Не успели пушкари обрадоваться своему второму меткому выстрелу, как по их орудию резанула пулеметная очередь. Наводчик и командир замертво свалились в луговую траву. А через мгновение, как это показалось. Емельяну, на позицию батареи ворвались немецкие танки ки. И началось такое, что и вспомнить страшно. Танки кромсали орудия, утюжили рвы... Только одиночки чудом уцелели. Среди них и Емельян... Оставшиеся в живых батарейцы пристроились к пехоте и продолжали сдерживать немецкие танки. Тогда и произошла встреча Усольцева один на один с вражьей броней...

А нынче где фронт? Этот вопрос тяжелее камня давил душу. Куда покатилась его дивизия? Не все ж полегли на лугу у Птичи... Пострадала его батарея, ну и стрелковый взвод, к которому Емельян пристроился у самого берега реки, а остальные батальоны да полки наверняка дают бой врагу. Но что-то тихо кругом, даже далекого гула не слышно. Неужто до Днепра немец допер?..

Невеселые мысли умаяли Емельяна — уснул. И ничто уже не мешало ему спать. Деревья по-прежнему, качаясь кронами, шелестели листвой.

Проснулся мгновенно: где-то стукнуло — и сон пропал. Прислушался. Верно, что-то или кто-то тюкает. Подумал — дятел... Нет, нет... Дятел мелкой дробью бьет, а это похоже топор тюкает.

Емельян приоткрыл глаза и отчетливо увидел вокруг себя стволы берез и сосен — светало. Он приподнялся, встал на ноги и, прислонившись к тонкой березке, навострил уши, чтобы определить, с какой стороны доносится, как ему показалось, стук топора. Стоял недвижимо, чтоб под ногами не хрустела уже начавшая сохнуть трава, только изредка поглядывал на спящую Олесю: не проснулась ли? А она, примостив головку на торбочку, сладко спала.

Топор все тюкал и тюкал... И вдруг залаяла собака. Этот лай кольнул прямо в сердце Емельяну: может, погоня, может, фрицы пустили по его следу собаку?

Емельян взял в руки автомат. Лай прекратился, но топор продолжал свое дело. Теперь Емельян точно определил, откуда доносился стук, и тихонько, осторожно ступая, пошел на него. Так метров сто пробирался меж стволов и увидел — ну, чудеса! — избушку, маленькую бревенчатую хатку. Еще чуть-чуть приблизился, и из-за кустов показалось бородатое лицо. Старик — Емельян увидел седину в бороде — вытер рукавом телогрейки лоб и снова застучал топором.

Хотя Емельян еще не знал, кто этот старик и что таится в лесной избушке, но у него на сердце сразу полегчало: все-таки живой человек был рядом...

Возвратился Емельян к Олесе, и, когда она чуть приоткрыла глаза, он, присев к ней, рассказал о таинственной избушке и старике.

— Вы с ним познакомились? — спросила Олеся.

— Нет. Я не подходил к нему... Давай вставай, и мы вместе пойдем знакомиться.

Старик угрюмо встретил пришельцев. На всякий случай топор при себе держал, а глазами прощупал всего Емельяна: и автомат, висевший спереди на шее, и петлицы на гимнастерке, и левую ногу, согнутую в коленке. И девчушку-спутницу тоже косым взором оглядел. Емельян же залюбовался бородой старика: больно знакома она ему была... Ну да, как у Льва Толстого. И лоб большой, только вот нос не толстовский — тонкий, с горбинкой, но борода точь-в-точь как у Льва Николаевича. И лежала она на стариковской груди веером.

— Служивый? — был первый вопрос старика.

— Красноармеец, — ответил Емельян и, чтоб сразу ясна была старику ситуация, добавил: — От немцев ушли...

— Не брешешь?

— Какой мне резон врать-то?

— Всяко, брат, бывает... Тут один приходил... Я его накормил, обогрел, а он, туды его, дезертиром оказался.

Емельяну по душе пришлись стариковы слова: значит, свой он человек, коль не одобряет дезертира.

— Нет, отец, я от фронта не бегаю, — выложил наболевшее Емельян. — Мне бы побыстрее узнать, куда он удалился, и я его достану...

— О, мил человек, далече, видать, тебе топать придется.. Слыхал я, что немец уже Мозырь взял...

Старик хотел еще что-то сказать, но мысли его оборвала пальба, донесшаяся издалека, и он насторожился. Олеся прижалась к Емельяну.

— Это в Поречье палят, — сказал старик. — Немец лютует...

Поречье... Это же та деревня, в которую немцы приволокли Емельяна в мешке и откуда он вместе с Олесей сбежал в этот лес. А теперь там стрельба... Неужели он тому причина?.. И Емельян рассказал старику обо всем, что с ним случилось вчера на лугу у реки Птичь, и о том, как он очутился в лапах у немцев, как оказался в доме Олесиной бабушки Анны и, конечно, как Олеся помогла ему выбраться из мешка.

— Так вы же герои-храбрецы, — восхищенно произнес старик. — А я, дурень, допрос вам чиню. Заходьте в хату, гости добрые.

Хата — лесничья избушка — встретила гостей прибранной. Пахла свежей побелкой печка, уютом веяло от стола, накрытого чистой домотканой скатертью, а лавки, прикрепленные к стенам избы, были выскоблены до блеска. Справа — от стены до печки — возвышались нары, покрытые стеганым одеялом, сшитым из разных цветных ситцевых лоскутков.

Емельяна поразила картина-портрет, занимавшая самое почетное место в избе — угол за окном, то самое место, где обычно в иных крестьянских избах висят иконы. На картине изображен был старик в белом картузе на голове и с косой в руках. «Неужто хозяин?» — подумал Емельян и подошел поближе к картине. Не может быть, это же отпечатано в типографии. Кто-кто, а Емельян, типографский печатник, хотя и районного масштаба, знал толк в полиграфической продукции. Старик хозяин, уловивший удивленный взгляд служивого, произнес:

— Это Лев Николаевич на покосе. Художник Репин, слыхал небось такого, рисовал... Сын мой купил в Минске, а я смастерил раму... Отчего, спросишь, мил человек, поселил я Льва Николаевича в своей хатке? Отвечу. Думаешь, потому что с Толстым бородой схож? Нет. Зачалось это от рассказов Михася, сына моего. Привез он мне картину и давай про жизнь Толстого всякие истории сказывать, про его писательство, про доброту, хотя и графского роду. И подумал я: вот это человек, добродей... Ну, вот так мы и побратались. Живем вдвоем ладом, не ссоримся... Я и книжки его читаю, благо теперь грамотный — ликбез прошел... Я и по-русски говорить научился у него, у Толстого.

— Как это? — заинтересовался Емельян.

— Очень просто. Читаю только его русские книги. Так мне мой Михась посоветовал. Он мне и привозит их из города.

Старик Рыгор, так звали хозяина лесной избы, усадил ранних пришельцев за стол и угостил чем бог послал. Гости, основательно изголодавшиеся, особенно Емельян, ели с превеликим удовольствием все, что ставил на стол хлебосольный хозяин. А еда была действительно царская. Емельян и не припомнит, когда и где его потчевали подобными блюдами: маслята собственного засола, да такие малюсенькие, что вызвали восторг Олеси; соленые огурцы, капуста; из печи чугунчик, в котором всю ночь, как сообщил дед Рыгор, томились драники. Это блюдо Емельяну неведомо было, отродясь не слыхал он про него. Даже его Степанида, на что мастерица вкусно готовить, и та наверняка удивилась бы рыгоровым драникам. От них шел прямо-таки пьянящий аромат.