МУЗЫКАНТ В ЗАЗЕРКАЛЬЕ - toshiba

ПРЯМЫХ НЕУДАЧАХ, ТВОРЧЕСКИХ СРЫВАХ, ИМЕЮЩИХ

ДЛЯ НАС ПРИНЦИПИАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ. УМЕСТЕН

ВОПРОС - КАКИМ ОБРАЗОМ ПОПАЛИ ТАКИЕ СОЧИНЕНИЯ

В ПРОГРАММУ КОНЦЕРТОВ ПЛЕНУМА?1 3десь я должен

принять вину на Секретариат и на себя лично за то, что в

предварительном ознакомлении со множеством сочинений для

отбора на пленум мы допустили ряд ошибок, не сумев в

исполнении за фортепиано сделать правильную оценку качества

некоторых произведений. Так, для исполнения на пленуме была

отобрана «Приветственная кантата» композитора Локшина,

ПРОИЗВЕДЕНИЕ ХОЛОДНОЕ И ЛОЖНОЕ2 ПО СВОИМ

МУЗЫКАЛЬНЫМ ОБРАЗАМ, КРАЙНЕ СУМБУРНОЕ,

ШУМНОЕ И БЕСПОМОЩНОЕ. Автор не отнесся с должной

ответственностью к теме своего сочинения, не произвел

предварительной глубокой работы над отбором музыкальных

средств, над определением стиля сочинения, над организацией

материала»3.

Других политических обвинений в обширном, обстоятельном

докладе Хренникова не содержалось. Над моим отцом нависла

угроза исключения из Союза композиторов; этим неприятности

могли не ограничиться…

1 Здесь и далее текст выделен мной.

2 Это – политическое обвинение.

3 См. стенограмму Третьего пленума Союза композиторов (РГАЛИ, ф. 2077,

оп. I, ед.хр. 325, л. 19–20). В сокращенном виде, но с сохранением основного

обвинения, этот фрагмент выступления Хренникова опубликован в его же статье

«За новый подъем советской музыки» (Сов. музыка, 1949, №12, с. 50).

Отца фактически спас благородный и чрезвычайно умный человек

– Михаил Фабианович Гнесин, уже слышавший о Локшине, как о

талантливом композиторе, от М.В. Юдиной. Вот отрывок из речи

Гнесина, произнесенной им во время прений по хренниковскому

докладу. Начал Гнесин издалека:

«<…>Теперь я хочу сказать несколько слов о докладе Тихона

Николаевича. Я сомневаюсь, что<бы> кто-нибудь из нас хотел

попасть в положение Тихона Николаевича Хренникова. Читать

подобный доклад, содержащий калькуляцию ценностей,

предлагавшихся на Пленуме, это – страшно трудно. Кроме того,

тут, действительно, полного согласия никогда не может быть. На

каком-нибудь сочинении могут тогда разойтись суждения, и не

стоит тогда придираться по тем характеристикам, которые

показались недостаточно <сходящимися> с твоим мнением.

Но, все-таки, я хотел бы коснуться некоторых моментов в этом

докладе. Я считаю очень рискованным такое покаянное

упоминание об ошибках Секретариата. До меня тов. Анисимов, в

сущности, коснулся уже этого вопроса. Такого рода упоминания

об ошибках сейчас же наводят на мысль. Если по ошибке

пропустили такие-то не очень удачные вещи, то, может быть,

большое количество вещей не допустили на Пленум, которые

нисколько не хуже, а может быть, и лучше показанных. И я

считаю, что, может быть, было бы справедливо, чтоб если были на

просмотре в Секретариате такие хорошие вещи, которые по тем

или иным причинам не оказалось возможным показать на

Пленуме, то о них следовало упомянуть в докладе. Ведь это

гордость, что были еще хорошие произведения, в которых были

такие-то достоинства. Но то же самое, говоря о вещах, которые не

оправдали себя в концертном показе, непременно следовало

упомянуть о достоинствах, из-за которых эти вещи были приняты

и пропущены. НЕЛЬЗЯ ЖЕ ИЗОБРАЖАТЬ СЕБЯ

НЕПОМНЯЩИМИ ЛЮДЬМИ. ВЫ СЛУШАЛИ ВЕЩИ, ВЫ ИХ

ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО. ТАК ВЫ ИХ ЗА ЧТО-

НИБУДЬ ДА ХВАЛИЛИ!

Значит, в них есть высокое качество. Не может быть, чтобы в них

не было их качеств. И это, несомненно, так и есть. Я в данном

случае говорю о кантате Локшина. Можно иметь какое угодно

суждение о ней. НО ЕЕ ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ, КОГДА ОНА БЫЛА

ПОКАЗАНА В СЕКРЕТАРИАТЕ. Предположим, что после этого

она бы с треском провалилась, освистана была всем собранием. И

то, в сущности, вы должны были бы искать причины этому – а

может быть, ее еще раз исполнить, тем более, что исполнена она

была совершенно неудовлетворительно и показана в

неблагоприятных условиях. Но она вовсе не была освистана. Она

очень многим понравилась. Я не хочу сказать, что это и было,

может быть, лучшее произведение, которое вы недооценили.

Совсем нет. Но в нем есть отличные качества – хорошие темы.

Тематически материал является очень хорошим по качеству.

Полифоническое мастерство тоже есть. Может быть, там есть

просчеты в оркестровке. Но ведь вы слушали с партитурой. Люди

слушали, видели, что там есть недоработки, могли посоветовать

что-нибудь.

Должен сказать, что я Локшина видел всего два раза в жизни и

слышал, что он человек высоко талантливый и отнюдь не слабый в

оркестровке. Какие-то были недостатки, но были и большие

достоинства. Мне кажется, что справедливо было <бы> отметить и

недостатки, и достоинства, а не так жестко1 характеризовать вещь,

точно, ей Богу, композитор ввел в невыгодную сделку

Секретариат. Секретариат оказался виновным в том, что он

пропустил такую-то вещь! Вы вещь слушали, одобрили, в ней

были достоинства и недостатки, следовало отметить и то, и другое.

Иначе это несправедливо.

Я представляю себе – сам я написал какую-то вещь, мне после

этого опыта неудобно ее показывать в Секретариате. Если меня

побранят – пожалуйста, если похвалят – приятно, но ЕСЛИ

ПОХВАЛЯТ, А ПОТОМ ПУБЛИЧНО ЗАЯВЯТ, ЧТО ЭТА ВЕЩЬ

НЕ ТОЛЬКО ПЛОХАЯ, НО ЧТО ЭТО СТРАШНАЯ ОШИБКА,

ЧТО ЕЕ ПРОПУСТИЛИ – ЭТО, ПРОСТИТЕ, НЕ

ТОВАРИЩЕСКИЙ ПОДХОД. МНЕ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК

ЗАЯВИЛИ, ЧТО ПОСЛЕ ЭТОГО ОНИ НЕ ЗАХОТЯТ

ПОКАЗЫВАТЬ СВОИ ВЕЩИ.

Вот, в сущности, то, что я хотел сказать. Уже достаточно было

сказано, что мы не можем освоить всех проблем, и я не берусь

этого делать». (Аплодисменты).

1 Я цитирую текст стенограммы, в который были внесены правки рукой

М.Ф. Гнесина (РГАЛИ, ф. 2077, оп. I, ед. хр. 329(1), л. 59–62). До внесения

правки вместо «жестко» было «жестоко» (РГАЛИ, ф. 2077, оп. I, ед. хр. 327, л.

59–62).

В отчете о пленуме (Сов. музыка, 1950, №1, с. 49–50) дается

только краткий пересказ выступления Гнесина, причем делается

редакционная приписка: «Однако попытка <предпринятая

Гнесиным> защитить от критики это неудачное произведение

<«Приветственную кантату» Локшина> оказалась в целом

малоубедительной».

На мой же взгляд, именно бесстрашное выступление Гнесина, не

побоявшегося столкнуть Хренникова с самим собой, уберегло

моего отца от самых скверных последствий, которые могло иметь

хренниковское политическое обвинение.

Далее, сопоставляя выступления Хренникова и Гнесина,

нельзя не придти к выводу, что Хренников взялся за

уничтожение Локшина не по своей воле. (Видимо, из каких-то

сфер (из «органов» или из ЦК) поступил приказ и Хренников

вынужден был его выполнять. Но что явилось причиной такого

приказа? Думаю, что в данном случае – не государственный

антисемитизм и уж тем более не борьба честолюбий. (Напомню,

Сталинскую премию за «Песнь о лесах», исполнявшуюся на этом

же пленуме, получил Шостакович.) Уверен, что столкновение

моего отца с «органами», произошедшее незадолго до пленума,

сыграло решающую роль. Уж слишком силен был удар по

«Приветственной кантате» на относительно миролюбивом

пленуме и в слишком уж глупое положение неожиданно был

поставлен весь Секретариат.

Теперь – о последствиях. Конечно, заступничество Гнесина

принесло свои плоды. Хотя в Резолюции пленума

«Приветственная кантата» осуждается еще два раза (!), но уже

заодно с сочинением другого автора (Левитина), тон осуждения

мягче и, что самое главное, нет политических обвинений (Сов.

Музыка, 1950, №1, с. 55). Затем Мариан Коваль продолжает

добивать сочинение моего отца, имитируя профессиональный

анализ (Сов. Музыка, №1, с. 8): «Петь кантату А. Локшина

мучительно трудно. Хор в напряженном регистре,

маловыразительный по мелодии, выпевает нехудожественный

текст. Композитор сосредоточил свои помыслы на внешней

помпезности, без глубокого ощущения полнокровных народных

чувств, обращенных к Сталину». Политические претензии плавно